— Вейкко Яковлевич, давайте с нами чай пить! — предложил Володя.
И хотя Ларинен отрицательно покачал головой, ребята начали шумно накрывать на стол.
— Может быть, принести для гостя и еще что-нибудь? Да вы, наверное, откажетесь, — проговорил кто-то.
— Нет, нет! — Володя запротестовал так решительно, словно это «что-нибудь» предлагали ему.
Чай пили молча. Наконец Володя не удержался и заговорил.
— Вейкко Яковлевич, вы не расстраивайтесь, все обойдется. Мы только что говорили об этом. Правда, мы толком не знаем, в чем дело, но уверены, что это недоразумение. Мы уже тут собрались написать куда-нибудь коллективно, да вот не знаем сути дела…
— Нет, нет, ни в коем случае!..
Вейкко до глубины души тронуло это искреннее участие. Благодарно глядя на них, он сказал:
— Не беспокойтесь за меня, ребята! Немцы били по мне из шестиствольного миномета, и то ничего, жив остался. А тут как-никак свои, со своими уж поладим.
— А если нам все-таки написать?
— Ни в коем случае, — настойчиво повторил Ларинен.
Обратно он шел уже не в таком мрачном настроении. Теперь он был уверен, что все уладится и будет хорошо.
Дома его ожидал Ниеминен. Бригадир внимательно посмотрел на Вейкко и проговорил:
— Пришел поглядеть, как ты себя чувствуешь. Вижу, что неплохо, здоров и бодр… — Он кивнул на шкаф, где стояла еще не начатая бутылка водки. — За это не берись. Горькую пьют только на крестинах, на свадьбе, по большим праздникам да иногда просто так. Просто так ты теперь не можешь выпить, ни крестин, ни свадьбы у тебя нет, а праздник твой впереди, когда все утрясется. Тогда и я приду, помогу тебе распить бутылочку, коли позовешь. Ну, вот у меня и все. А теперь спокойной ночи и не горюй!
Когда Ниеминен ушел и мать легла спать, Ларинен сел писать апелляцию в вышестоящие партийные органы. Он долго сидел, обдумывая текст, и вдруг у него невольно вырвался тихий вздох: «Эх, Ирина, Ирина!..»
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Ларинен писал свое заявление несколько дней. Писал и рвал. Ему обычно неплохо удавались газетные статьи и очерки, но когда дело коснулось его собственной судьбы, ему трудно было написать простое заявление. Его считали хорошим оратором, но он не умел говорить в свою защиту.
Всякий раз, как только Вейкко поднимал голову от бумаги, он видел перед собой в окне быстро растущую кирпичную стену нового здания. Судьба зло смеялась над ним: рядом с его домом велись работы, от руководства которыми он был отстранен.
Ларинен хорошо знал все, что делалось на стройке. Он частенько заглядывал к рабочим, приходил посоветовать и помочь, когда Нади не оказывалось на месте, а иногда строители заходили к нему домой — покурить, посидеть.
Бригада Ниеминена снова была переведена сюда с отделочных работ. Цементных «подушек» для фундамента не хватало. Тогда Надя решила использовать вместо них гранит, который давно заготовили для других целей, но почему-то не использовали.
Сейчас на стройке велась кладка стен. Удалось, наконец, пустить в ход бетономешалку. Она грохотала так сильно, что в доме Ларинена звенели стекла. Башенный кран поднимал кирпич на рабочие площадки.
Жизнь шла своим чередом. Ларинен сидел у себя в полутемной комнате и писал жалобу, то и дело поглядывая туда, где люди работали. Потом он опять комкал бумагу и, выругавшись, бросал ее в печь.
Вдруг он услышал со стороны стройки какой-то треск и испуганные крики. Он бросился на улицу. Стойки строительных лесов стояли, как и прежде, но в одном месте поперечные перекладины сорвались, и мостки грохнули вниз. То ли запасли там слишком много кирпичей, то ли леса были сделаны наспех. К счастью, мостки были еще не высоки. Единственным пострадавшим оказался сам бригадир Ниеминен, который рухнул вместе с кирпичами и досками. Когда запыхавшийся Ларинен подбежал к месту происшествия, мужчины поднимали Ниеминена на ноги. Он ругался и потирал ушибленную поясницу.
— Перкеле! И какой дурак решил, что леса — это самолет, а бригадир — парашютист? Ведь есть же между ними какая-то разница!..
Перепуганная Надя ощупывала поясницу Ниеминена.
— Переведи ты ей, — обратился бригадир к Володе. — Мои кости не развалятся оттого, что я с первого этажа слетел. Так и скажи. Что будет, когда дойдем до четвертого, там увидим. А все же больно, черт возьми!.. Эх, жаль, что тут эта девочка, а то бы выругался покрепче, по-русски. Легче стало бы.