— Что все? — удивилась она.
— Ну все, что было между нами. И теперь мой безупречный образ жизни…
Нина обиделась:
— Твой образ жизни… твое положение… твоя честь!.. Все касается только тебя, а разве меня это не касается? О нас же говорит весь город! Весь город!.. — Ее голос задрожал. — А моя честь? Об этом ты подумал? За кого ты меня принимаешь? Разве я не честная женщина? К кому же, по-твоему, ты ходишь? — Нина всхлипнула, — Какое ты имеешь право так плохо думать обо мне?
— Нина, Ниночка, — уговаривал он ее, пытаясь усадить рядом с собой. — Ну, успокойся…
Она вырвалась из его объятий и громко, решительно заговорила:
— Я честная женщина, и ко мне надо относиться с уважением. Если ты намерен и впредь скрывать наши отношения, из этого ничего не выйдет. Не выйдет, слышишь?! Весь город уже знает, и пусть знает! Если ты думаешь опозорить меня перед людьми, я сумею постоять за свою честь! Я пойду к Кемову, пойду к кому угодно…
— Нина, Нина, ради бога, не говори так громко… — Лесоев подбежал к окну и выглянул на улицу.
— Громко? Я буду кричать. Буду так кричать, что весь город услышит!..
— Нина, Ниночка!.. — умолял Лесоев. — Давай поговорим спокойно. Мы ведь можем обо всем договориться по-хорошему, честно…
Она постепенно успокоилась.
— Я уже давно ждала, когда ты, наконец, об этом заговоришь…
Лесоев вытер со лба пот и беспомощно опустился на стул.
«Вот тебе и исход!» — подумал он. В это мгновение он был совершенно не похож на себя. Обычно уверенный и твердый в своих действиях, он сидел теперь растерянный. Взмокшие от пота волосы были взъерошены, но ему даже не пришло в голову приводить себя в порядок. Эта женщина диктует ему свою волю в вопросе, который касается не кого-нибудь, а его самого, и он ничего не может поделать. Самое страшное, что у него нет другого выхода. Лесоева передернуло уже от одной мысли, что Нина Степановна может пойти куда-нибудь с жалобой на него.
— А сегодня ты никуда не уйдешь! — твердо заявила она. — После всего этого ты не имеешь права оставить меня одну. Не имеешь права, слышишь?
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Лунная дорожка на волнах Онежского озера… Она сверкает яркими бликами, колыхаясь и обрываясь. И даже когда отходишь в сторону, она всегда прямо перед тобой. Не каждому дано следовать такой вот ясной и прямой тропой, случаются в жизни и горести, и печали, их не переложишь на чужие плечи. Надо уметь быть сильной. Да, надо уметь быть сильной!
Ирина задумчиво смотрела на беспокойный простор осеннего Онего, залитого лунным светом.
— Почему ты молчишь? — услышала она заботливый голос сидевшего рядом с ней молодого человека в роговых очках. — Тебе не холодно?
— Нет, нет, Ваня, мне хорошо…
Старый колесный пароход, размеренно покачиваясь на волнах, усердно шлепал своими лопастями по воде, будто за бортом работала целая группа трудолюбивых, молчаливых прачек со своими колотушками.
Пассажиров было мало, да и те разбрелись по каютам, как только пароход вышел из узкого залива в открытое озеро. На носовой палубе остались только Ирина и Ваня, с которым она познакомилась еще на свадьбе своих соседей по новой квартире. Молодожены, Саша и Галя, совершая по воскресеньям загородные прогулки, обязательно брали с собой Ирину и Ваню. В их компании ей было хорошо. Гораздо тяжелее оставаться дома одной со своими гнетущими мыслями.
— О чем ты задумалась, Ирина? — снова нарушил молчание Ваня.
— Захотелось поплыть по этой лунной дорожке. Смотри, как хорошо! — Ирина показала на безбрежное темное пространство и снова спрятала руку под плащ.
Рядом с луной появилось дымчатое легкое облако. Его нижний край, казалось, вот-вот загорится, а верхний почти сливался с бледно-синим небом.
— Какое оно одинокое, это облако! — проговорила Ирина. — Так бывает и с людьми. Холодно им.
— О чем ты, Ирина? Ты такая скрытная и все-таки…
— Что «все-таки»?
— Хорошая, — смущенно выдавил из себя Ваня.
Ирина засмеялась:
— Почему ты так думаешь?
— Я знаю. Мне кажется, тебе пришлось много пережить. Но ты никогда не жалуешься. А люди, испытавшие горе, но не жалующиеся, обязательно хорошие.
Старый пароходик — малюсенькая точка на безбрежном просторе ночного Онего — храбро шел навстречу большим волнам, которые выкатывались тяжелыми валами из таинственной и холодной темноты. То и дело обрываясь, за левым бортом колыхалась лунная дорожка, а впереди, позади и справа, среди бушующей воды, брызг, тумана и темноты совершенно терялись границы между водой и небом, и от этого казалось, будто пароход не плывет, а летит — летит то медленно, то порывисто, словно пушинка, подхваченная ветром. Пушинка летит туда, куда ее уносят капризные порывы ветра, а эта маленькая точка на темном озере упорно шла прямо, как по невидимой линейке. Где та линия, по которой надо было держать курс, знал лишь один рулевой, сидевший в темной кабине перед тускло освещенным компасом.