Вейкко с теплотой вспомнил слова старого бригадира Ниеминена:
— Человеку нужно бы высказать все хорошее и плохое еще при жизни его, прямо в лицо, чтобы потом на могиле не держать торжественных речей. А то иногда слушаешь их, и кажется, что люди притворяются, говорят об умершем только одно хорошее. О плохом — ни слова. А припомнишь, так тот же оратор при жизни этого человека только и делал, что ругал его на чем свет стоит. На могиле нужно говорить не покойнику, он все равно ни черта не слышит, говори хоть того красивее. Живым надо говорить: так, мол, и так, товарищи, не плачьте. Слезами не поможешь. На свете всегда есть хорошие люди, да и новые подрастают.
Шум деревьев и монотонное накрапывание дождя убаюкали Ларинена, и он задремал. Свеча продолжала гореть.
Вдруг зашуршал брезент, и кто-то вошел в палатку.
Он приоткрыл глаза.
Перед ним стояла Ирина.
Вейкко так часто видел Ирину во сне, что и сейчас, взглянув на нее, спокойно закрыл глаза.
Но это была живая Ирина. Через минуту она тихо спросила:
— Вейкко, ты спишь?
Он снова приоткрыл глаза. Нет, это не сон и не воображение. В палатке стояла Ирина. На ее светлом плаще поблескивали капли дождя. А когда она сняла его, плащ зашелестел в ее руках, и на лицо Вейкко упало несколько капель.
Ирина присела на брезент, подобрав под себя ноги, как обычно делала дома, сидя на диване. Знакомым движением поправила мокрые на висках волосы.
Вейкко вскочил и сел на постели. Его лицо пылало, руки нервно теребили одеяло. Наконец он сухо спросил:
— Зачем ты пришла?
— Пришла потому, что узнала от Светланы о твоей болезни и… вообще о твоих неприятностях. Фельдшер из Кайтаниеми сказала, как тебя лечить, и послала со мной лекарства.
— Нечего меня лечить, — сухо сказал Вейкко. — Я совсем здоров. К тому же здесь есть люди, которые помогут мне, если надо.
— А я пришла и останусь здесь.
— Надолго?
— Навсегда.
— Отправляйся к своему… крымскому!
— Он больше не существует.
— Умер?
— Нет. К сожалению, жив и здоров.
Ирине и в голову не пришло, как больно задело Вейкко это «к сожалению». «Ведь как легко она может притворяться! — с горечью подумал он. — Так она, наверно, притворялась всю жизнь, а я, как слепец, ничего не замечал».
— Здесь тебе делать нечего, — с расстановкой проговорил Вейкко. — Тут тебе не Крым, а Карелия, и не город, а глухой лес.
— Я хочу остаться с тобой в этом лесу.
— Мне дано право решать, кто здесь может оставаться, а кто нет.
— Ты меня выгоняешь?
Взглянув на часы, Вейкко прислушался к шуму деревьев и тихо, нерешительно произнес:
— Уже поздно, темно, еще заблудишься.
— Вейкко, я очень виновата перед тобой, все это ужасно… — заговорила Ирина сбивчиво. — Мою вину ничем не искупить, и я не с тем пришла. Но если бы со мной случилась беда, ты бы как поступил? Вейкко, я знаю, ты бы не оставил меня в беде. Тебе самому очень тяжело. Вот я и пришла, чтобы помочь, если смогу. Будешь гнать, не уйду. Когда у тебя все уладится, тогда… Но и тогда у меня не будет возврата к прошлому.
— Что, разочаровалась? — язвительно спросил Вейкко. — Быстро!
— Ладно, можешь язвить, я вытерплю. Разочаровалась? Это не то. Я его прогнала. Навсегда. Тяжело мне было, Вейкко, очень тяжело, ты этого не знаешь. А теперь я пришла к тебе. Ты не можешь простить меня, я это знаю. Но скажи хоть, чем я могу тебе помочь. Я все сделаю, все! Как лечить тебя, это я уже знаю. В Кайтаниеми сказали. Лекарства принесла. А твое, другое… С тем хуже… Скажи, что делать…
Вейкко вздохнул, покачал головой.
— «Ты поболтай, а я лошадь подержу», — сказал бы Ниеминен.
— Я знаю, что ты мне не веришь…
— И не надо меня уверять. Что с тобой было, мне абсолютно безразлично. И я ни в какой помощи не нуждаюсь.
— Да, тебе все безразлично! — вздохнула Ирина.
Вдруг она вспомнила последнюю встречу с Робертом. Сейчас такой же разговор произошел между ней и Вейкко. Только роли переменились.
Но она понимала, что Вейкко не может выгнать ее. Он ее любит. Или это только кажется?
Вейкко заново переживал все случившееся. Возвращение Ирины было для него до того неожиданным, что он не знал, как отнестись к этому. Он верил, что Ирина тоже пережила горе, но не это побудило ее вернуться. «Она очень изменилась! — невольно заметил Вейкко. — Повзрослела». Голос, лицо, глаза, губы — все говорило об этом.