— А как Николай? — Ховатта перебил жену.
— А что Николаю?! — не унималась хозяйка. — У Николая есть дома народ.
— Перестань уж! — Ховатта протянул жене рюкзак. — Положи что надо на дорогу. Я сейчас соберусь.
— Дерна мы с тобой, милая, потом вместе прибавим, да еще с песнями. — Старик Иивана подмигнул хозяйке. — Пусть потом твой Ховатта да моя Насто ревнуют.
— Больно ты мне нужен, старый хрыч. — Хозяйка добродушно усмехнулась.
— Ну, не говори, — Иивана притворился обиженным, но сейчас ему было не до болтовни, он спешил в другие дома.
К Лампиевым старику вовсе не хотелось идти. Он знал, что Нийккана будет только доволен, если сможет посидеть несколько дней со своей Анни. Да и что говорить, старик понимал парня. Когда-то и сам был молодым. Он тогда работал на сплаве, а Насто там кашеварила. Иивана выбирал для караула такой мысок, где не могло образоваться никакого залома. А ночью, спрятав багор, отправлялся за три километра к Насто. Вернувшись утром, он к приходу десятника сам создавал на реке что-то наподобие залома, который тут же при десятнике и разбирал.
С тех пор прошло уже пятьдесят лет, но старик охотно вспоминал те времена.
Молодые сидели в избе Нийкканы и о чем-то говорили. С приходом старика оба замолчали. Чтобы разом покончить с делом, Иивана выпалил одним духом:
— Знаешь, Нийккана, другие собираются сейчас за пролив, пока лед держит!
Юноша растерянно смотрел то на старика, то на Анни.
— Ему нездоровится, — сказала Анни с беспокойством.
«Ловко придумано! — мысленно похвалил ее Иивана. — С больного взятки гладки…» Анни начала убеждать:
— Правда, правда, его знобит. Я сейчас принесу градусник!
— Не ищи, и без него там обойдутся. — Старик собрался уходить.
— Это правда? — спросил Нийккана. — Все идут?
— Все.
— Но ведь ты же болен, — забеспокоилась Анни.
— Пройдет, Анни. Ну подумай: все идут, а я…
— Кто тебя будет винить, раз ты болен?
— В том-то и дело, Анни, что винить никто не будет. Не скажут ничего, а это еще хуже…
Анни мяла в руках косынку. Нийккана беспомощно смотрел на нее. Вдруг она решила:
— Хорошо. Уж если обязательно нужно идти, то без меня не пойдешь. Сейчас я сбегаю к председателю, думаю, что он отпустит меня на несколько дней.
Накинув на плечи пальто, Анни быстро сбежала по крутой лестнице, громко стуча каблуками.
— Вот это невеста! — похвалил старик и заторопился дальше.
Теперь оставался один Ондрей. С ним Иивана надеялся быстро сговориться. Ондрей, правда, не был хорошим плотником, но и его помощь кое-что значила.
Ондрей сидел перед зеркалом, собираясь бриться. Он тоже решил, что старик пришел поторопить его на день рождения, и встретил его весело:
— Э, да ты еще совсем молодец! Сразу видно старого партизана. Хорошая закалка!.. Когда снова придешь к нам на стройку? Скоро не узнать тех мест. Настоящий город растет. Улицы, клуб, радиоузел, больница… Мы все переселимся туда, а эту деревушку оставим как музей. Вот увидишь. Будем продавать билеты желающим посмотреть на старую карельскую деревню Кайтаниеми.
— Да как-нибудь соберусь, — пообещал старик и безо всяких предисловий изложил свое дело.
Улыбка сразу сползла с лица Ондрея. Он вытер бритву и сухо спросил:
— Это бригадир дал такой приказ?
Тон Ондрея удивил Иивану.
— Все идут, не один бригадир.
— Послушай, старик! — Ондрей зло сощурил глаза. — Раз ты теперь у бригадира на побегушках, то передай ему вот что: те времена были, да сплыли, когда все брали штурмовщиной, не заботясь о людях, об их отдыхе.
— Так ты не идешь?
— Нет. Я свои права и законы знаю.
Старик был ошарашен. Он уже взялся за ручку двери. И тут его разобрало такое зло, что, не переводя дыхания, он выпалил:
— Так вот ты что за птица! А ведь небось говоришь о революции, о празднике, о годовщине… Да знаешь ли ты, как эту самую революцию делали? Без отдыха мы ее делали. Хлеба не было, зато уже воды да снегу вдоволь с неба сыпалось. Мы сами законы создавали… Не хочешь — не ходи! Люди будут праздник встречать, а ты знай, что он не для таких, как ты!..
— Меня, старик, политике поумнее тебя люди учили!
— Только ты в ней ни черта не понял, статуй!
Старик сердито захлопнул за собой дверь. Холодный ветер несколько успокоил его, и он опять стал тревожно всматриваться в озерный мрак. Треск льдов доносился все отчетливее. Теперь пролив можно перейти только в одном месте, заходя далеко вправо.