— Держусь, держу-усь! — крикнул Нийккана.
Наконец ему удалось выбраться на крепкий лед.
— Лежи, пока не поднимайся! — посоветовал ему Ховатта из темноты.
Ветер шумел, лед потрескивал.
Нийккана все же ухитрился встать на ноги.
— Так. Поехали! — обрадованно сказал он как ни в чем не бывало.
— Ничего, берег уже близко. Только держитесь подальше друг от друга! — ободрял всех Николай. — Тут вам не свадьба.
Скоро они добрались до берега. В хорошо защищенном от ветра месте разожгли костер. Нийккана снял мокрую одежду, натянул сухие штаны, ватник и выпил водки.
Первый, кого они встретили в поселке, был Ларинен. Николай узнал его в темноте по мохнатой шапке-ушанке.
— Пришлось вернуться, — коротко объяснил Николай.
— Я так и знал, — так же просто ответил Вейкко.
— Вот он даже выкупался, — Николай кивнул головой в сторону Нийкканы.
Ларинен рассердился:
— Небось шли кучей?
Из палатки вышла Ирина. Узнав о случившемся, она забеспокоилась:
— Что вы делаете? Разве можно так! Идемте, у нас горячий чай.
— Чай — это хорошо! Пошли, Нийккана! — Анни потянула его за рукав.
— А день рождения мы сегодня все-таки справим. Пойдем в нашу палатку, — пригласил Николай, — там больше места.
Снимая тяжелый рюкзак, Николай спросил у Ларинена:
— А как с оконными рамами, получим вовремя?
— Столяры даже сейчас работают, — Ларинен указал на готовый домик, где горел свет.
— Ну, и за нами, плотниками, дело не станет.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Снег. Никем не тронутые сугробы.
Удивительно, как снег может держаться такими огромными пышными шапками на тоненьких, в два-три пальца толщиной елочках! Ветки деревьев дугами сгибаются под тяжестью снега, бережно поддерживая своими иголочками эти белые ноши.
Большая снежная шапка, не удержавшись на вершине высокой сосны, падает вниз, сшибая по пути комья снега и осыпая все кругом серебристой снежной пылью. И тогда ветки свободно распрямляются, словно отряхиваясь.
В зимнем лесу кажется, будто кто-то развесил по деревьям сушиться на солнышке много ослепительно белых подушек, а потом забыл о них.
Чего только зима не лепит из снега в глухом лесу! Тут и снежные бабы, да не простые, а с закинутой назад или набок головой, а иногда даже двуглавые. Над кустами можжевельника застыли снежные лошадки и верблюды с такими округлыми чертами, будто это плюшевые игрушки, привезенные из детского сада. Старые толстые пни кажутся ушатами, из которых через край обильно переливается бродящее белое тесто. Все так пушисто, округло и так сказочно, что невольно кажется, будто все эти снежные бабы, лошадки, верблюды и зайчики вот-вот закружатся в быстром хороводе вокруг елок. Но они стоят неподвижно, а кругом тишина. Нет здесь ни дыма, ни гудков, ни голосов.
До ближайшего человеческого жилья — двадцать пять километров.
Узкий и вытянутый залив окаймлен нетронутым лесом, а далеко за заливом простирается озеро Сийкаярви, противоположный берег которого едва выделялся на фоне снега и пасмурного неба. Да и то не сам берег, а лишь цепь отдельных островков.
И вдруг на берегу залива задымилась баня. Она казалась ненастоящей, как будто сошедшей сюда со страниц детской книжки: до того она напоминала картинку из сказки о злой колдунье. С крохотной дверью и малюсенькими оконцами, баня была такой низкой, что сразу и не поймешь, что выше — стены или сугробы.
От бани к лесу идет небольшая, почти квадратная равнина, а на ней торчит нечто такое, что резко нарушает гармонию пушистого сказочного леса. На небольшом расстоянии друг от друга в зимнее небо тянутся четыре печные трубы. Печи без человеческого жилья, одинокие и холодные на фоне чистого спокойного леса.
Стало темнеть. Баня дымит и дымит. Перед ней усердствует человек в валенках и ватнике, опоясанный солдатским ремнем. В бане он нашел сухие дрова, спички и соль, как и должно быть по старому, неписаному закону во всех лесных избушках для рыбаков и охотников. Но каждый обязан и сам оставить после себя чистоту, порядок и по крайней мере запас сухих дров и спички. Человек в ватнике притащил из леса сухую сосну и теперь колол дрова. Баня топилась по-черному, без дымохода. Густой дым валил из нее через открытую настежь дверь.
Человек закончил работу и, низко согнувшись, вошел в баню. Когда баня топится по-черному, в ней нельзя ни стоять, ни сидеть, можно лишь лежать на полу. Человек лег головой к двери, закурил и стал смотреть на уродливые трубы печей.
«Вот и здесь когда-то жили люди! — размышлял он про себя. — У каждого были свои горести и радости, трудились, любили, рождались дети, умирали старики…»