— А вам кого?
— Вас. — Ларинен сразу узнал ее по описанию Ирины.
Высокая, сухая, строгая и неприветливая, она, должно быть, так же холодно встретила Ирину, когда та впервые пришла к ней с паспортом для прописки. Вейкко достал из чемодана посылочку с письмом.
В комнате был полумрак, дощатый забор загораживал свет. «Как на улице Березовой, — мелькнуло в мыслях Ларинена. — Везде одно и то же».
Хозяйка подошла к окну, надела очки и прочитала письмо. Потом она сложила его, посмотрела на Вейкко долгим взглядом, но уже ласково, приветливо.
— Ну что же, здравствуйте, Вейкко Яковлевич, — просто сказала она. — Чего же вы стоите? Присаживайтесь. Как там Ирина поживает? Расскажите о ней…
Что он мог ей рассказать? Его вдруг больно кольнуло воспоминание о том, что произошло в этом домике с Ириной. Хорошо все же, что уже сняли крышу и разобрали комнату на чердаке. «Скорей бы разнесли к чертям всю эту хибару!» — в сердцах подумал Вейкко.
Как бы угадав его мысли, хозяйка больше не спрашивала об Ирине. Оглядев комнату, беспорядочно заваленную вещами, она вздохнула:
— А я ведь тут сына вырастила. Ему было двадцать два года. Вместе с отцом ушли на войну. Да так и не вернулись — ни отец, ни сын.
От этих слов Вейкко встрепенулся. Ему стало горько. Ведь он тоже бывший солдат. Растерянный, он, наконец, спросил:
— На каком фронте они погибли?
…Потом они долго молчали. За дощатым забором прогудела машина, слышались шаги идущих по тротуару пешеходов, доносился молодой, задорный смех. А в комнате было сумрачно и холодно. Вейкко понимал, что никакими словами нельзя утешить мать, оставшуюся одинокой. Она, конечно, слышала немало ласковых, сочувственных слов за эти годы, но сейчас сидит сухая, гордая, одинокая. У каждого свое горе, и каждый переживает его по-своему.
— Куда же вы переезжаете? — нарушил молчание Вейкко.
— На Перевалку. Там мне выстроили такой же домик. Только новый. И огород есть. Там спокойно.
Пили чай. Хозяйка предложила Вейкко остаться ночевать, но он отказался, сказав, что уже устроился. Пусть она одна наедине со своими воспоминаниями переночует в последний раз в своем старом доме.
На стройках города работали в две смены. Мимо Вейкко проносились машины. Стуча гусеницами, тяжело прогромыхал трактор. На другой стороне улицы кран поднимал массивную бетонную конструкцию. На фоне синего весеннего неба бетон тоже отливал синевой. Высоко на строительных лесах рабочие выглядели маленькими, и казалось, что тяжелая бетонная глыба вот-вот раздавит их. Но она послушно последовала туда, куда направили ее рабочие.
На улице было тепло. На старых тополях вдоль проспекта Карла Маркса уже набухали почки. Большая машина с прицепом, груженная длинными железобетонными блоками, выехала с улицы Комсомольской и медленно пересекла проспект. Молодая девушка-регулировщица, пропуская груз, надолго задержала поток легковых машин, потом грациозно повернулась и плавным взмахом руки открыла путь скопившемуся транспорту.
— Как маршал! — усмехнулся Вейкко. — Попробуй ей не подчиниться. Это народ грозный!
Милое курносое лицо «грозного народа» улыбнулось какому-то знакомому шоферу.
Еще не зная, где он будет ночевать, Вейкко решил зайти к тем молодым супругам, с которыми Ирина жила последние месяцы в Петрозаводске. Он должен и им передать пакет от Ирины.
Дома был только Саша. Прочитав записку Ирины, он обрадовался.
— Как хорошо, что вы пришли! — засуетился он, не зная, за что взяться: за пальто ли Вейкко или за уборку квартиры. Пол был грязный, на кухне — груда немытой посуды. — Я тут один пока, — извиняющимся тоном сказал Саша и стал подметать пол.
— А где ваша жена? — спросил Вейкко.
— В больнице! — Саша произнес это с гордостью. Вейкко изумленно посмотрел на него. Саша пояснил: — В родильном доме. Теперь все в порядке. У нас — сын! Здорово, понимаешь! — Он незаметно перешел на «ты» и так продолжал весь вечер. — Правда, я еще не видел, но знаю — почти четыре килограмма!..
— Ну, ну, перехватил, наверно, — Вейкко рассмеялся.
— Честное слово! Могу показать записку. Через несколько дней они будут дома. Увидишь сам… Потом расскажешь Ирине, какой у нас наследник. А к приходу Гали организуем пир. Верно?
Вейкко не стал объяснять, что не сможет так долго задерживаться. Про себя он усмехнулся: хорош председатель, если будет четыре дня бездельничать в городе в разгар подготовки к севу!