И все же Малание не очень-то доверяла этим бумажкам. Вот почему она спозаранку, увидев, какая разыгралась непогода, пошла будто ригу смотреть, а сама встала на лыжи — да в лес: прятать последний мешок ячменя.
Вдруг Малание замерла. Сквозь сетку метели перед ней темнела лосиха. «Ох, был бы со мной муженек с ружьем, вот бы разжились», — подумала старая карелка. Но тут же ей стало стыдно. Лосиха повернула большую умную голову с настороженными ушами и уставилась на Малание темными печальными глазами. Из-за лосихи с любопытством выглядывал маленький лосенок на тоненьких ножках. И Малание залюбовалась ими. Потом она вздохнула и сказала вслух:
— Уходите, уходите подальше в лес. Слишком много ружей завелось у людей. И ружей, и зла.
Лосиха, словно поняв страшный смысл сказанного, двинулась в чащу.
Кончился лес, впереди болото, а за ним маленькое озерцо. Там, на островке, в широкой расщелине скалы стоит хибарка. Муж сколотил ее еще в годы юности. О существовании хибарки мало кто знал. А теперь, когда все занесено снегом, найти ее постороннему просто невозможно. Но Малание уверенно нащупала рукоятку деревянной лопаты, открыла дверь и на четвереньках вползла внутрь. Маленькая печурка, сухие дрова, спички, соль, на полу — ушат с соленой рыбой, сундук и корзинка с одеждой и ценными вещами — все было в порядке. После бурана ей показалось здесь тепло и уютно.
«Вот где бы теперь жить всей семьей! — вздохнула она. — Ни войны, ни ненависти, покой и благодать!» Мечта, конечно… Вся семья и не поместилась бы тут. Да и где она, семья-то? Двое сыновей на фронте друг против друга воюют, третий — в могиле, старика ездовым забрали белые. Дома только невестки с внучатами.
Малание достала из ушата соленую рыбу, неторопливо поела и запила молоком из бутылки, которую вытащила из-за пазухи. Осталось только затащить сюда мешок — и можно в обратный путь. Вдруг она заметила на полу под хвоей бугры льда. В оттепель снег растает, потечет. Это не годится для ячменя. Поставив на ушат сундук с одеждой, она выбралась из хибарки, завалила снегом дверь и принялась рыть яму. Потом передумала, разгребла снег на уступе скалы, поставила туда мешок вместе с санками и все снова засыпала.
Уже наступили сумерки, когда Малание приблизилась к деревне.
— Стой, кто идет? — раздался громкий окрик на финском языке Солдат, одетый в белый халат, стоял за деревом с винтовкой наперевес.
— Убери, убери ружье-то, — заворчала женщина. — Тут все знают, кто я, а тебя вот никто не знает, кто ты и зачем ты здесь.
— Стой, стрелять буду!
— Ну и стреляй. Вам это привычно. Не я первая, не я последняя.
— Не стоит пули тратить на старуху, — возразил другой солдат, видно командир какой-то, и обратился к Малание: — Мы тут не с бабами воюем, но если ты шпион большевиков, тогда пеняй на себя. А ну, пошли в деревню!
Дом Малание был полон солдат. Испуганные внучата сидели на печке, невестки суетливо хлопотали по хозяйству.
— Бабушка пришла! — обрадовались внучата. — Гостинцы принесла?
— Принесла, принесла. — Бабушка протянула было им берестяной кошель, но солдат выхватил его из рук:
— Ну-ка, посмотрим, какие гостинцы и от кого принесла.
— Возьми, подавись чужим добром! — буркнула Малание. В кошеле была только соленая рыба и пустая бутылка из-под молока.
Вошел командир взвода. Солдат доложил:
— Задержана хозяйка. Возможно, ходила к красным. Там ее младший сын.
Командир хмуро глянул на Малание, покосился на икону, за которой, как он знал, хранилась бумага главнокомандующего, и обругал солдата:
— Болван! Надо было пристрелить ее на месте, когда уходила из деревни, а не разыгрывать героя, когда она вернулась. Ты поняла, хозяйка, что будет, если еще раз отлучишься?
Вошли озябшие часовые и потребовали чаю. Но только что поставленный самовар и не думал кипеть.
— Не могла раньше сообразить…
— А мы по своему времени живем, — ответила Малание. — Прислугой еще не привыкли быть!