Ундозеров сел на стул без приглашения, внимательно, даже с любопытством вгляделся в лицо собеседника. Он смотрел так пристально, что Петр Потапович растерялся.
— Ты, того, что?..
Ундозеров все смотрел и удивлялся. Вот уже никогда не думал, что встретит такое… Глаза обычно у Петра Потаповича как глаза — не поймешь, какие. Серые, пожалуй, даже голубоватые. А сейчас, у злого, смотри-ка, и глаза черно-желтые, и мелкие какие-то, словно пузырьки. И лицо серое, не похожее…
— Ты, брат, нездоров, а? К врачу бы сходил, посоветовался, а?
У Петра Потаповича что-то опустилось внутри.
— И нервы небось, а?
— Издеваешься? — Петр Потапович даже встал, достал спички, но руки дрожали. Ундозеров закурил и ему дал прикурить:
— Нервы это, не иначе…
— Ладно, хватит. — Петр Потапович говорил спокойно, как мог. — Сейчас вы куда?
— На Олений остров…
— Так, говоришь, по пути заехал! Так я понял? И с тем только, чтобы эту женщину привезти? За справкой? — Петр Потапович взял какую-то тетрадь, повертел в пальцах карандаш. — Давно ли ты знаешь ее, Ундозеров! Жене-то хоть сказал, что такой крюк дашь из-за другой женщины?
Ундозеров медленно встал. Грустно, жалеючи, вздохнул:
— Сволочь же ты…
Оставшись один, Петр Потапович долго сидел, покуривая, потом взял папку со списком кандидатов на премию и размашисто вычеркнул красным карандашом строку. В списке стало одной фамилией меньше.
Потом снова раздумывал: «В одном он прав — нервы. Устал я. Нелегко нести службу с такими. Скорее бы на пенсию».
До пенсии было еще далеко. На столе лежала кипа папок. И не только на столе. Давно ему надо было съездить по делам на Олений остров, да вот все непогода. Хотя бы на пару дней стихло, чтобы съездить туда и обратно.
А озеро все бушует и бушует.
Марина ждала Ундозерова во дворе конторки. Они пошли молча по тропинке к большой дороге. Ундозеров мысленно уже упрекал себя за излишнюю резкость с Петром Потаповичем. Человек ведь тоже в годах. Вслух он заметил:
— А все же жалко человека. Пропадет он с таким характером.
Марина покачала головой:
— Нет, не верю. Такие люди не пропадут. — Потом спросила: — Почему ты меня к нему? Я тут начальства не знаю. Кто он тут такой?
— Он-то! — Ундозеров хотел объяснить Марине должность Петра Потаповича. Потом раздумал. Даже сложно объяснять. И к чему! — Он чиновник. Просто чиновник. С некоторой властью, с небольшой. Черт с ним! Поехали.
— Куда! Как же без справки! Когда начальник вернется? Может быть, мне подождать его?
Ундозеров остановился и сказал решительно:
— Вот что, Марина. Прокатимся-ка со мной еще до Оленьего острова. Там выгрузим барахло из «Ударника», а потом я довезу тебя прямым путем До дому. Хватит тебе мотаться. В конце концов не твое дело такие справки доставать! Будто других людей нет. Сделаем без тебя. Поехали?
У причала «Ударник» подпрыгивал на частых пенистых волнах, словно радуясь приходу своего капитана.
Ундозеров посадил Марину в пассажирскую каюту, укрыл брезентом поверх пальто, а потом, отцепив концы, оттолкнулся от причала и нажал на стартер:
— Ну-ка, «Ударник», дай ходу!
Перевод Т. Резвовой.
«КУДА ВЕДЕШЬ, ТРОПИНКА МИЛАЯ…»
К порогу мчался плот, а на нем — три человека.
Горбатая спина плота из шести коротких бревен, связанных березовыми хлыстами, покрылась серой ноздрястой пеной. С веселым ожесточением вода встряхивала бревна, испытывая, казалось, каждый прутик связки на растяжение и сразу же на разрыв.
Сидящие на плоту люди не разделяли буйного веселья воды. Плот мог перевернуться на каждом крутом изгибе порога, и то, что не случилось раньше, могло произойти в любую следующую минуту. Все трое ждали этого. Но каждый переживал опасность по-своему.
«Черт-те что! Атомный век и… плот, связанный прутьями! — размышлял хмурый молодой человек. — Нет… кажется, этот валун проскочим. А этот?.. И этот! Как же быть с Ниной, если?.. Плавает она не ахти…» — и он еще крепче сжал руку молодой женщины в синем лыжном костюме.
Лицо Нины было бледно от страха и восторга. Губы полуоткрылись, глаза широко распахнулись. «Вот только благополучно перевалить этот порог… — успокаивала себя Нина. — Дальше течение не такое уж стремительное… Ах!.. Как же так? Шесть бревен-коротышек, тонкие, как нитки, прутики — вот и все, на чем так дерзко удерживается наша жизнь!.. Ужасно!.. Но и прекрасно!..» — Она прерывисто вздохнула, захлебнувшись речным густым ветром, и прижалась плечом к брезенту, брошенному на ящики.