Было больно еще от того, что Володе ведь не положено было идти со второй ротой. Он еще не был настоящим сапером. Я, правда, сказал ему об этом. Но как замполит, его непосредственный начальник я должен был твердо запретить. Да разве можно было удержать Володю! «Не сапер, но зато разведчик!» — вот его доводы. Кроме того, вторая рота была ему почему-то особенно близка.
Но вот его не стало.
Я долго сидел за письмом. Очень тяжело было писать. Но получилось от души. Комок все время поднимался к горлу, когда я думал: что же Володя успел увидеть в жизни? Школу. Родительскую ласку. Может быть, еще синий платочек… А потом сразу — суровая война. Отец тоже на фронте… И теперь надо сообщить матери, что нет ее сына.
Я перечитал письмо с трудом. Нет, как ни пиши, удар останется ударом. Никаким письмом ничего не смягчишь. Я поспешил заклеить конверт. Не треугольник, а настоящий конверт. Оставил письмо на ящике, который служил письменным столом, и лег с тяжестью на сердце.
Слышим — часовой кого-то окликнул. Потом осторожные, неуверенные шаги по лестницам в наш подвал. Кто бы это мог быть? Ведь все отдыхали, кроме часовых. Видим — чья-то рука отодвигает брезент, закрывавший вход вместо двери…
И перед нами возникают фигуры двух немцев!
Руки машинально схватились за пистолеты. Несколько стволов в готовности. Но что за чертовщина? Мы ничего не понимаем. Немцы — без оружия. Если они пришли сдаться — то почему же они не поднимают рук? Они испуганно оглядываются назад.
Прошли секунды в обоюдном смятении…
— Черти, что же вы не принимаете гостей?!
Сердце чуть не выскочило из груди. Что это — мерещится?! Это же голос Володи. Нет, не мерещится. Брезент распахивается, и там стоит живой, настоящий Володя! Смеется, как умеет смеяться только он. За ним, тоже с автоматом, — другой наш сапер, из второй роты. Его мы тоже считали погибшим.
Володя обратился, лихо козырнув, к комбату:
— Товарищ майор, старшина Панков и боец Сидоренко с сопровождающими в лице двух вот этих вояк вернулись с поля боя.
Отрапортовав, шумный и веселый Володя по-хозяйски распорядился:
— Ну-ка, фрицы, располагайтесь. Вашей войне теперь капут. Ферштейн?
Он взглянул на письмо, которое лежало на ящике. Я вздрогнул, сильно покраснел, схватил письмо и спрятал в карман.
— Эх, капитан, от вас уж никак не ожидал! — засмеялся Володя. — Сразу выдали себя. Держу пари, что это письмо не жене!
Пожалуй, никогда никто не уничтожал написанное с такой радостью, как я уничтожил то письмо.
Перевод Э. Тимонен.
ПОЕДИНОК
Морозная февральская ночь. На переднем крае обороны — тишина. Извилистая глубокая траншея соединяет блиндажи. Наблюдатели и часовые, одетые в белые маскхалаты, внимательно смотрят на маленькую отлогую высотку, возвышающуюся сразу же за болотом.
Мы знаем: на противоположном склоне высотки и на ее вершине — тоже извилистая траншея, и невидимые наблюдатели всматриваются в нашу сторону. Там враг.
Луна ярко освещает заснеженные сосны и ели, серебром поблескивает снег на замерзшем болоте. Мертвая тишина. Только изредка слышится скрип шагов да потрескивают от мороза деревья.
Слева застрочил автомат, раздаются несколько винтовочных выстрелов, и снова тишина.
И внезапно в тишине морозной февральской ночи разносится громкий голос. Он слышится на сотни метров:
— Внимание, внимание! Солдаты финской армии! Слушайте нашу передачу.
От сильного звука сыплется снег с деревьев.
Диктор рассказывает финским солдатам на их родном языке правду о Советском Союзе, о Красной Армии, о последних военных событиях, о потерях противника по всему фронту…
Во время короткого перерыва со стороны противника кто-то кричит по-фински:
— Продолжайте, продолжайте!
Но в морозную ночь из репродуктора уже вырываются звуки музыки. Патефонная пластинка перестает играть, и снова раздается несколько голосов:
— Продолжайте, продолжайте!
— Финские солдаты, — звучит им в ответ, — сейчас перед микрофоном выступит бывший финский солдат Мойланен, добровольно перешедший на сторону Красной Армии…
Солдат Вийтаниеми, сменившись с поста, снял сапоги и лег на нары. Вдруг он отчетливо услышал финскую речь со стороны советских окопов. Потом — нежные звуки музыки. Он сразу понял, в чем дело, и босой, с сапогами в руках, выскочил из землянки. А на улице — мороз. Слушая продолжение передачи, он на ходу, подпрыгивая, надел сапоги. В траншеях и окопах, у землянок и просто на открытых местах безмолвно стояли солдаты…