Вийтаниеми никогда не занимался политикой, но он не принадлежал и к тем, которые считали, что за них должны думать офицеры и министры. Они за рабочего человека не будут думать. У них свои думы.
И тогда у него созрело решение, которое он исполнил в следующую ночь. Он пошел на пост со своим верным другом Ройвоненом. Да, они поняли друг друга с полуслова. Их поступок никто не может назвать трусостью. Трус не пойдет через минное поле под ярким светом то и дело вспыхивающих ракет.
И вот снова морозная ночь. Низко плывут облака, а за ними где-то угадывается луна. Опять говорит репродуктор из советских окопов.
— Внимание, внимание, я — Вийтаниеми. Я здесь, у русских. Кто знает меня, сделайте по выстрелу вверх…
В финских окопах замешательство, потом по всей линии батальона залпы и трассирующие пули врезаются в небо.
— Я так и знал — вы узнаете меня. И помните, я никогда не лгал, даже под пытками в тюрьме Коннунсуо. Я и здесь такой же, каким был всегда. Так вот слушайте. Здесь, в Красной Армии, со мной, военнопленным, обращаются куда лучше и человечнее, чем когда-либо в финской армии, и даже кормят нас лучше, чем вы питаетесь теперь.
С финской стороны раздалось несколько отрывочных очередей из автоматов.
— Какой это черт перебивает меня, — рассердился Вийтаниеми. — Не иначе, как прапорщик Сийвонен. Что, он опять напился? Заткните вы, ребята, ему дуло и отправьте выспаться. Дайте хоть раз солдату сказать правду. Я знаю вас почти всех. Где ты, Невалайнен, слышишь ли меня? А Кованен?.. — Вийтаниеми перечисляет фамилии своих знакомых и опять обращается к ним: — За что мы сидели с вами в тюрьме? За то, что не хотели быть баранами, которых ведут на убой. Нужна ли нам война? Подумайте. Это говорю вам я, такой же солдат, как вы.
Вийтаниеми сменяет Ройвонен. Он напоминает о первом «боевом крещении» батальона и говорит:
— Верьте мне, это еще не война. Настоящая война для вас будет впереди…
Ройвонен не успевает закончить; с финской стороны открывают такой шквальный артиллерийский огонь, что вокруг все бурлит и сверкает. Кажется, землянка, в которой мы сидим перед микрофоном, раскачивается, как утлая лодчонка.
Вийтаниеми спокойно закуривает и, стряхивая пепел с папиросы, поясняет:
— Этих артиллеристов ничем не убедишь. Они не из нашего батальона. Они — головорезы. К тому же стреляют с дальнего расстояния.
Мы представляем, из какой глубины ведет огонь тяжелая артиллерия. К тому же артиллеристы не могли слушать этой радиопередачи и не знали, по какой цели им велели стрелять.
Потом мы стали подытоживать результаты этого поединка.
Вражеские снаряды вдребезги разбили наши репродукторы, прикрепленные к веткам деревьев. Но какие думы и у скольких солдат вызвала наша радиопередача, — этого подсчитать мы не могли.
Впоследствии мы все же узнали, что работали не зря.
Человеческий голос всегда сильнее, чем самая сильная артиллерийская канонада.
Перевод автора.
ОДНОГОДКИ
В таком бою мне прежде бывать не доводилось. Кругом стоял адский грохот, и пламя бушевало всюду. Ослепительно вспыхивая над нами, оно вырывалось откуда-то из глубины земли, окружало со всех сторон. Казалось, что в какие-то мгновения терялись грани между землей и воздухом. Трудно было дышать от дыма и от мелкой пыли, которая непрерывно клубилась и падала на нас.
Земля качалась, будто мы тряслись в кузове машины, мчавшейся по плохой дороге.
И всюду люди. Но мы не знали, где погибшие, где живые. Сквозь дым видишь: лежит человек, и кажется, что для него уже кончилась война, и вдруг, совершенно неожиданно, он вскакивает и порывается вперед или кидается в сторону. А другой, кажется, лег для того, чтобы перезарядить свой автомат, а на самом деле замер навсегда.
И все, что здесь происходило, осело в моей памяти только позже, когда усталый до невозможности я лежал на полу жарко натопленного подвала и не мог уснуть. А в бою все менялось ежеминутно, одна страшная картина сменяла другую, и память не успевала фиксировать быстро пробегающие события.