Теперь же, после жестокой схватки, я думал о напряженном дне, и передо мной вновь вставали картины боя. Все пережитое оживало с такой отчетливостью, будто я опять иду в атаку. Кажется, даже слышу и грохот разрывов, и вой мины, и треск пулемета. И вдруг в моей памяти оживает образ юноши, которого я видел в бою. Так ясно, будто и сейчас нахожусь рядом с ним.
Он сидит на вспаханной снарядами земле у маленького миномета и в его ствол то одной, то другой рукой по очереди опускает мину за миной. На лице парня дерзкая улыбка озорника. Из-под лихо надетой набекрень пилотки выбивается на висок залихватский чубчик. Помнится, он блондин, да, да, блондин. Кажется невероятным, но фронтовики знают, что так бывает — в этом адском грохоте я слышал, как он пел в такт своим движениям:
С последним словом гудит уходящая мина. Он берет следующую и опускает ее, теперь уже другой рукой, в ствол миномета.
И мина с воем как бы подпевает солдату:
поет минометчик, —
И мина подтверждает:
Новое послание «любви» летит к адресату.
Где-то теперь он, этот веселый русоволосый паренек? Что с ним стало? Я видел его в течение нескольких минут. Потом нас накрыло огнем и землей, а когда я поднялся, уже забыл о нем, ринулся вперед и вспомнил только после. Как бы там ни было, такие парни не умирают… Для меня он живее многих живых.
Даже такие бои имеют свой конец. Вечером наступила тишина, если не считать непрерывной артиллерийской канонады с обеих сторон.
В жарко натопленном подвале мы допрашивали немку. Она — в военной форме. Снайпер. Мы знали этих снайперов: они совершили много черных дел.
Ей было двадцать два — двадцать три года. Вдруг я вспомнил, что минометчик, которого я не могу забыть, тоже примерно такого же возраста. Они ровесники…
И я попытался представить, чем занимается теперь, на отдыхе, наш парень. Может быть, играет на гитаре или рассказывает забавные истории. По-видимому, он студент. У него умное лицо. Что он изучает? Гуманитарные или точные пауки?.. Конечно, все это моя фантазия, но реальная, основанная на знании своих товарищей, друзей, живых и погибших.
А его ровесница, молодая немка, сидит у нас. Как только утихнет артиллерийский налет, ее поведут в штаб. Она в военной форме, значит, военнопленная.
Она жадно жует хлеб, запивает чаем и говорит странным могильным голосом, словно во сне. Среди нас много знающих немецкий язык. И мы понимаем ее рассуждения:
— Немцы — господствующая нация. Когда бог создал немца, он дал ему меч и кнут. Немец создан для покорения и властвования над всеми другими нациями. Самый большой грех для немца — не выполнять воли божьей…
Я стараюсь мысленно конкретизировать ход ее мыслей. Выходит, наш минометчик, которого я видел днем, раб, а вот эти, с замогильными голосами, призваны стоять за спиной нашего парня с кнутом в руках.
Дикость какая-то! Невольно я вздрагиваю: не во сне ли это? Нет, не во сне. А наши солдаты смотрят на пленную, смотрят с сожалением, как на тяжелобольную.
И они понимают, что ее «болезнь» — это болезнь душевного опустошения целого поколения немцев.
Артиллерийская канонада продолжается. И продолжается для того, чтобы скорее развеять этот кошмар.
И окончательно, навсегда.
Перевод автора.
В МИРНЫЕ ДНИ
БЛИКИ СОЛНЦА В СЛЕЗАХ
Петрозаводчане встречали туристов из Финляндии. Тут были не только представители «Интуриста» и Общества дружбы.
Бури и ураганы, бушевавшие над Карелией, расшвыряли детей и матерей по разным сторонам границы. И вот сегодня — встреча. Одни встречали родных, другие знакомых, многие пришли на вокзал просто из любопытства.
Гостям помогают выйти из вагона. Полнеющий мужчина, платком вытирая вспотевшую лысину, после вагонного полумрака озирается прищуренными от яркого солнца глазами:
— Куда нас привезли? Это же не Петрозаводск! Меня не обманешь, я помню.
— А мы сдали его в музей, старый Петрозаводск, там увидите.
— Вместе с Онежским озером?
— Нет, оно на месте, смотрите.
Онежское озеро видно, лишь если смотреть прямо вдоль улицы Ленина. Иначе многоэтажные жилые корпуса закрывают вид на озерный простор.