Однако когда заключенных перестали водить на работы и старик мог целыми днями лежать на нарах, он впервые за все эти годы почувствовал такое утомление, какое испытывал, только находясь в «лазарете» Тамары Николаевны.
Шабалину было трудно теперь подняться с нар, трудно было выйти из барака, чтоб немного подышать свежим воздухом.
Он неподвижно лежал на нарах и что-то шептал.
Когда Шабалин узнал, что по дорогам идут беженцы и охрана покидает лагерь, он, приподнявшись на нарах, сказал:
— Ну что, разве я не говорил, что наши придут и освободят нас? Вот уже приближается этот день.
И действительно, этот день наконец пришел.
Было ясное солнечное утро, когда разлетелись вдребезги ворота лагеря под чьими-то мощными ударами. В лагерь с грохотом ворвались долгожданные танки с красными звездами на броне. За ними спешили солдаты в зеленых гимнастерках.
Танки остановились. Танкисты в кожаных шлемах появились в открытых люках. Но спрыгнуть на землю они не решались. Им казалось, будто скелеты встали из могил, натянули на себя бледную кожу и какие-то лохмотья, какое-то подобие одежды и в дикой радости, шумя и толкая друг друга, тянутся к ним тысячами рук. Это была страшная картина. Танкисты на несколько минут замерли в своих танках, ужасаясь тому, что видели.
Но у этих воскресших из мертвых было столько счастья в глазах, столько радости и столько слез!.. Люди плакали и целовали друг друга. Они обнимали бойцов и смеялись. И бойцы тоже смеялись и плакали, ничуть не стыдясь слез, потому что бывают минуты, когда этого не следует стыдиться.
Огромные ворота показались теперь узкими. Сокрушив проволочные заграждения, люди выворачивали из земли колья, ломали будки часовых. Затем они ворвались в казарму офицеров СС и подожгли ее. Однако этого было слишком мало, чтобы искупить все горе, которое перенесли они здесь за годы заключения. Старик Шабалин стоял у пожарища и вытирал ладонью глаза.
— Вот видите, видите… Я же говорил вам…
Общее возбуждение захватило и старика. Вместе с другими он пошел ломать бараки полицейских. Найдя где-то топор, он неистово рубил все, что попадало под руку. Было непонятно, откуда у этого старика, похожего на зеленоватую мумию, бралась такая неиссякаемая энергия и сила. Издали он казался безумным.
Танкисты с изумлением смотрели на старика. Один из офицеров сказал ему:
— Послушай, отец, ты бы лучше с нами спокойно посидел.
Шабалин перестал махать топором и, подойдя к офицеру, сказал с тихой улыбкой:
— Сам не знаю, что приключилось со мной. Вся моя злоба против них прорвалась наружу.
— Силен ты, папаша, — сказал кто-то из танкистов, подавая старику открытую банку мясных консервов.
Шабалин сел на доски и принялся за еду. Он ел неторопливо и не так жадно, как ели сейчас другие. Он медленно жевал, посматривая на дальний лес и горы.
Где-то играли на баяне и громко пели русские народные песни. Когда-то и он любил петь. Плясал хорошо… Но не так, как его сын Гриша. Гриша кружился словно волчок, и девчата любовались им. Второго такого парня не было в деревне. Так, по крайней мере, казалось отцу.
Гриша, Гриша!.. Почему его нет теперь здесь, среди этих веселых парней, что поют и пляшут вокруг костров? Почему не пришел вместе с другими?
…Вот пришел бы Гриша сюда, смотрел бы с улыбкой: узнает отец или нет? А он, отец, может быть, не сразу узнал бы. Зрение не то уже и не видел он сына в военной форме. Потом сын сказал бы: «Здравствуй, батя!»
Потом Гриша сел бы вот тут рядом и… У Гриши, конечно, должны быть ордена на груди, как у других, Гриша никогда не был хуже других. О чем бы они заговорили? Как Гриша дошел сюда? Это длинный рассказ для первой встречи. И Гриша ленив рассказывать о себе.
Старик закрыл глаза. Надо подождать — может быть, сын все-таки придет. Но он не приходил.
— Ну, как поживаем, папаша? — услышал он вдруг возле себя молодой голос.
Он поднял голову: перед ним стоял юноша в военной форме. Но это был не сын.
— Вы не видели Гришу? Григория Шабалина, сына моего?.. Он же с вами должен быть.
— С нами? — оживился молодой красноармеец. — В каком батальоне? Мы его найдем быстро.
— Откуда мне знать, сынок. В армии он.
— Да, да, конечно. — Юноша почему-то погрустнел. Потом стал объяснять: — Много нас, папаша. По всей Европе теперь. Может быть, он в Берлин пошел тем временем, пока мы здесь.
— Может быть…
— Давайте посидим вместе. Возьмите еще консервов.