Когда же Надя узнала об измене — в маленьком городе ничто не держится долго в тайне, — она приняла эту весть спокойно, так как внутренне, в душе, уже давно была готова к этому. Она принялась неторопливо укутывать ребенка и собирать вещи.
Отец вызвал ее в кабинет, как, видимо, привык на работе вызывать своих подчиненных. Он медленно заговорил, взвешивая каждое слово:
— Роберт, конечно, поступил нехорошо. Очень нехорошо… Но ты же взрослый человек и должна понимать, что супружеская измена в молодости не такое уж редкое явление. А с годами люди остепеняются.
И нашел же он слова для такого случая! Вся жизнь этой семьи вдруг представилась Наде в новом свете. Все здесь было чужим, казенным: и слова, и мебель, и чистота, и сервировка, и даже манера держаться за столом.
Она поежилась, как будто вдруг на нее повеяло холодом.
Хозяин дома тем временем продолжал:
— Уж коль Роберт совершил недостойный нашей семьи поступок, то это вовсе не значит, что и ты должна совершить другой, не менее неблаговидный поступок. Ну куда ты пойдешь? Уйти от семьи…
Надя вскочила.
— Ваша семья?! Да будь она… Прощайте!
В другой комнате свекровь хотела забрать ребенка.
— Внука не отдадим!..
— Не трогайте моего ребенка! — Надя произнесла это негромко, но так, что свекровь попятилась, оставив мальчика.
— Опозорит нас и к нам же вернется, — резюмировал отец, появившись в дверях.
— Пропустите, — потребовала Надя и вышла из комнаты, унося с собой на одной руке ребенка, в другой чемодан.
Во время всей этой сцены Роберт лежал на диване с газетой в руках, на губах у него блуждала презрительная улыбка.
Уже в дверях Надя услышала последние его слова:
— Комедия окончена.
Ее охватила дрожь, когда она вновь вспомнила все это.
Она упрямо тряхнула головой, как бы отгоняя горькие воспоминания.
Изучив документы, она принялась писать обстоятельную докладную о том, как строилось здание, где она руководила теперь внутриотделочными работами. На основе точных расчетов она доказывала, как много там напрасно затрачено средств и рабочего времени и что необходимо для скорейшего исправления ошибок.
Рабочий день подходил к концу. Она взяла с собой нужные документы, чтобы закончить работу дома. Предстоял длинный вечер в одиночестве.
На крыльце она столкнулась с кладовщиком стройуправления Пянтеевым, уже пожилым, подвижным мужчиной с водянистыми, часто мигающими глазами. Он вежливо пропустил ее и спросил, как бы извиняясь:
— Простите, как вы устроились? Я выделил для вас кровать, два стула, стол. Маловато, конечно, но… У нас с мебелью бедно. Все для общежитии, сами понимаете…
— Спасибо, хорошо, — приветливо ответила Надя. — Обзаведусь хозяйством, верну вам все.
— Сразу видно, скромная. А вот другие все требуют и требуют… Заходите, постараемся помочь.
Пянтеев вошел в контору. Все уже разошлись, и начальник сидел один. Он встретил Пянтеева хмуро и сразу же сердито спросил:
— Как у нас с кровельным железом?
— Есть немного.
Такой ответ, казалось, огорчил начальника. Он тяжело вздохнул, раздумывая о чем-то, потом, поколебавшись, снял телефонную трубку и назвал номер.
— Погубите вы меня, — заговорил он, услышав ответ. — Вы же не имеете никакого отношения к нашему управлению. Что? Оформить? А как? Неужели вы не понимаете, что это незаконно? Судебный протокол нам оформят за такие дела, вот что. Взамен, взамен… Что вы дадите взамен, хотел бы я знать? Что?! Листов пятнадцать и то слишком много. Ну ладно, двадцать. Все, все, не мучайте меня больше.
Няттинен со злостью положил трубку на место и долго молча сопел.
— Так сколько листов выписывать? — робко спросил кладовщик.
Начальник поднял на него свирепые глаза:
— Поди и выпиши себе путевку в тюрьму. Как ты это оформишь?
— Ну, отпустить, я имею в виду. А потом в общую накладную, на стройку, как и прежде…
— Слушай, я тебе когда-нибудь голову оторву за эту общую накладную, так и знай. Э-эх, черт бы вас побрал всех! Ну, что ждешь? Иди!
Пянтеев понимающе кивнул на прощание и удалился.
Вовик обрадовался приходу матери, но, собираясь домой, никак не хотел расстаться с плюшевым медвежонком, который ему очень понравился. Из яслей не разрешалось носить игрушки домой, но медвежонок был такой мягкий и красивый. И Вовик громко заплакал, искоса поглядывая на мать.
Надя обещала зайти в магазин и купить такого же мишку. Сын успокоился.
— Ладно, возьмите его на денек, — сказала подошедшая няня. — Он ведь стоит больше сорока рублей.