Анаис ему послал Бог. Она помогала ему скромными суммами, которые только могла себе позволить. Но были и другие люди, собственно немало, которым она также содействовала. О чем Морикан никогда не догадывался, так это о том, что, представляя его мне, Анаис надеялась сбросить часть своей ноши. Она делала это мягко, тактично, осторожно, как все, что она делала. Но она несомненно желала развязаться с ним.
Анаис, конечно, знала, что я был не в состоянии поддержать его, разве что морально, но она также знала, что я бесхитростен и находчив, что у меня куча друзей и знакомых и что если я всерьез заинтересуюсь, то, возможно, придумаю, как помочь ему хотя бы на какое-то время.
В этом своем предположении она не так уж заблуждалась.
Само собой, с моей точки зрения, перво-наперво надо было позаботиться, чтобы этот бедный дьявол ел более регулярно и вдосталь. У меня не было средств, чтобы гарантировать ему ежедневное трехразовое питание, но я мог довольно часто закидывать ему в пасть съестное, что и делал. Иногда я приглашал его куда-нибудь отобедать или поужинать; чаще я приглашал его к себе на квартиру, где готовил по мере возможности обильно и вкусно. Неудивительно, что он, почти всегда полуголодный, под конец трапезы пьянел. Пьянел не от вина, хотя выпивал немало, а от еды – еды, которую его ослабленный организм не мог усваивать в таких количествах. Горькая ирония заключалась в том – как хорошо я понимал это! – что, едва дойдя до дому, он снова испытывал голод. Бедный Морикан! Как знаком, как хорошо знаком был мне этот нелепый до смешного аспект его испытаний! Ходьба на пустой желудок, ходьба на полный желудок, ходьба для переваривания пищи, ходьба в поисках пищи – ходьба, потому что это единственное развлечение, которое может тебе позволить твой кошелек, как обнаружил Бальзак, когда он приехал в Париж. Ходьба, чтобы изгнать духов. Ходьба вместо плача. Ходьба впустую и с отчаянной надеждой встретить дружеское лицо. Ходьба, ходьба, ходьба… Но зачем в это лезть? Давайте отбросим это с ярлыком «амбулаторная паранойя».
По правде говоря, страданиям Морикана не было конца. Его, как Иова, везде подстерегали несчастья. Совершенно обделенный верой последнего, он тем не менее демонстрировал удивительную стойкость. Возможно, еще более удивительным было отсутствие для этого каких бы то ни было оснований. Он делал все, чтобы сохранять невозмутимое выражение лица. Он редко плакал, по крайней мере в моем присутствии. Когда же это происходило, когда слезы брали верх над ним, это было больше, чем я мог вынести. Я лишался последних слов и сил. Он испытывал особую муку – муку человека, который не способен понять, почему именно ему из всех прочих выпадает наказание. Он убеждал меня, всегда окольными путями, что ни разу не наносил собрату вреда обдуманно и преднамеренно. Наоборот, всегда старался помочь. Ему нравилось считать, и не сомневаюсь, что искренне, будто в нем не таилось греховных мыслей, не гнездилось злой воли. Он, например, никогда не отзывался дурно о человеке, из-за которого потерпел крушение в этом мире. Он приписывал свое несчастье исключительно тому факту, что был слишком уж доверчив. Как будто это было его собственной виной, а не виной того, кто воспользовался его доверием.
Прибегнув к тому немногому, что у меня имелось от сообразительности, поскольку на практике я едва ли был расторопней его, в конце концов я набрел на идею, чтобы мои друзья попросили Морикана составить им за умеренную плату гороскопы. В порядке вознаграждения я, насколько помнится, прикинул сумму в сто франков, но допускаю, что всего лишь пятьдесят. В ту пору можно было очень скромно поесть за двенадцать-пятнадцать франков. Что касается платы за комнату Морикана, то, вероятно, она составляла не более трехсот франков ежемесячно, а может, и меньше.
Все шло хорошо, пока я не исчерпал список своих друзей и знакомых. Тогда, чтобы поддержать Морикана, я начал придумывать людей. То есть я поставлял ему имя, пол, дату и час рождения личностей, которых не существовало и в помине. Само собой, я платил за их гороскопы из собственного кармана. Согласно Морикану, у которого не было ни малейших подозрений насчет действительного расклада вещей, эти воображаемые субъекты представляли собой потрясающее разнообразие характеров. Порой, столкнувшись с крайне несообразной картой, он выражал желание встретиться с данной персоной или требовал от меня интимных подробностей, каковые я, конечно же, сообщал с легкостью и непосредственностью человека, знающего, о чем он говорит.