Речь Карамазова продолжалась ещё около десяти минут, где он поведал о многих «прелестях» либерального мира. Верховный Инквизитор рассказал о «Часе Джихада», когда мигранты с Африки, ближнего востока буквально выдавили коренное население европейского континента, но очистительная политика Канцлера позволила вернуться к естественным для Европы, по крайней мере, для Рейха ценностям. Он рассказывал о таких противоестественных для нормального человека вещах, что многим просто становилось дурно и сидящих в зале начинало подташнивать.
Командор в полном шоке от его доклада. Он увидел Карамазова пылающего огнём эмоций, не обычного инквизитора, что с ледяным сердцем ежедневно отправляет жестокое правосудие, а человека, яростно и ревностно радеющего за собственное государство. Эстебан увидел в нём истинного сына своей родины.
После окончания речи, практически каждый сидящий человек был готов лично отправить бесчеловечное правосудие по отношению к Лорд–Магистрариуса. Но вот снова поднялся тот человек, который протестовал инспектору. Его тонкий и наглый голосок вновь зазвучал в зале, отчего Эстебану стало противно:
– Вы говорите, что Лорд–Магистрариус предатель, но можете ли вы привести факты, напрямую подтверждающие его причастность к мятежу? А ваши бумаги можете оставить при себе, ибо тот, кто мог оказывать помощь еретикам, просто назывался Лорд–Магистрариусом. Вы такой вариант не рассматривали? Нам нужны прямые доказательства, а не лекция про то, как было плохо до прихода первого Канцлера.
– И что ты предлагаешь? – Еле сдерживая себя, прорычал инквизитор.
Человек с улыбкой ответил:
– Пусть всё пройдёт по порядку полного голосования. А его порядок предполагает, что все члены Ордена могут проголосовать через сутки, после объявления проблемы. Вы же знаете, что это позволяет людям отлично сформулировать ответ, взвесив все «за» и «против». – После этих слов его улыбка сделалась ещё шире, после чего он радостно заговорил. – Вы не имеете права голосовать по–другому, ибо только этот порядок голосования определён по самым важным вопросам ещё первым Канцлером.
Командор, смотря на Карамазова, понимал, что тот был готов сейчас наброситься на этого бюрократа и растерзать его, прям в зале. Но тут своё внимание Эстебан переключил на Данте, который подошёл к микрофону, и через мгновение полилась его холодная речь:
– От лица Совета решаю, что голосование пройдёт в ускоренном процессе за восемь часов, так как обстановка у нас весьма не однозначная. И людям, и Совету необходимо время для принятия такого рода решения. Заседание объявляю оконченным.
– Прекрасная речь, Карамазов. Но сам видишь, какие гнилые «братья» в твоём Ордене. Что ж, вот и пришёл конец цели вашей защиты. Тухлая у вас программа принятия решений, ни то, что у нас была, – напоследок, почти не слышимо констатировал Ротмайр, под звук голосов расходящихся людей.
Глава тридцать пятая. Восход отступника
Милан. Вечер.
День постепенно подходил к своему логическому концу, а время неумолимо шло к вечеру, который уже начинал вступать в свои права. Небо над Миланом постепенно темнело, затягиваясь густой и мрачной пеленой, отчего ни единого белого просветления не было, облака так, же густой массой застилали небосвод, что, ни один солнечный луч не прорывался через этот облачный занавес. Весь небосвод был устлан монолитной сиреневой массой, что с каждым часом становилась всё более тёмной.
Ночной холодок постепенно подходил к городу, медленно его, вымораживая и превращая времяпровождение на улицах славного города крайне неприятным. Этот морозец уже не игриво щипался, а больно кусал за кожу, поэтому хотелось сильнее укутаться. Ветер стал намного сильнее, став порывистым и леденящим, отчего на улице становилось холодно и неуютно. Но этот холод не умолял той прекрасной свежести, что оставалась на улицах.
Под звонкие и нечастые завывания ветра, что временами поднимали небольшой мусор вверх, вот–вот вновь должны были активироваться граммофоны, что понесут в души людей праведную мысль, по мнению каскада имперских министерств, Культа Государства и церкви.
По улицам старого города быстро, временами оглядываясь, шёл юноша. Его серое и безликое одеяние слишком светло, для мрачного города, на который постепенно опускалась темень. Но вся эта серость и бесцветность в одеждах лишь усиливала безликость и монотонную жизнь в Милане, которая была разбавлена молитвами и праздниками во имя государства.