Алексей понял, что погиб… Перед глазами замелькали лица, причастные к партизанскому движению в Витебске. Вспомнились Граков, Чегодов, Буйницкий, Аркаша Попов, Зорица, Хованский, Боярский, Околова… — Приподнявшись со словами: «Записка? Какая записка? Покажите!» — протянул руку, но вместо записки схватил со стола тяжелое пресс-папье и пустил его в голову Бременкампфу…
Тот громко вскрикнул, схватившись за голову. В тот же миг вбежали двое подручных. Алексей запустил в одного из них огромную чернильницу, а другого ударил ногою в пах.
— Дороже продать свою жизнь, дороже продать!… Дороже… — твердил он, бешено отбиваясь от насевших на него гестаповцев, руками, ногами и даже зубами. Он уже не чувствовал боли и, когда наконец ему заломили руки, понял: битву выиграл, смерть победила, сердце остановилось… идет последний процесс в умирающем мозгу…
Из каких-то атавистических глубин всплыл его пращур-запорожец: сидит на колу, ругается и норовит плюнуть на глазеющих турок… Когда-то маленькому Алеше рассказывал эту далекую быль его дед, и богатая фантазия ребенка навек запечатлела картину, кто знает почему пришедшую в меркнущее сознание… И Лесику захотелось плюнуть, но уже не было сил… Денисенко был мертв.
Кольцо не принесло счастья Бременкампфу: через неделю в его кабинете взорвалась адская машина, разнеся оберштурмфюрера в куски. Лейтенант Дольф, «унаследовавший» это кольцо, проносил его дольше: он после занятия Витебска Красной армией попал 26 июня в «котел» и застрелился.
Кольцо перекочевало на палец фельдфебеля Германа Руха, но и тот понес после суда заслуженное наказание…
Талисман мстил за Алексея Денисенко.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
«ТРЕТЬЯ СИЛА»
«Цезари» стоят у своего Рубикона
1
Стекла вагона обмерзли, в купе холодно, Чегодов поглядывал в окно, за которым белели поля и неширокая полоса реки.
Поезд опаздывал, долго стояли перед мостом через Десну. По степи гулял буран. Вдали виднелся словно покрытый дымкой лес. У пулеметных гнезд пританцовывали от холода немецкие часовые. Кругом пустынно и тихо. Каркают только вороны…
Предстоящая встреча с Каминским и Редлихом тревожила Олега. Романа Николаевича Редлиха Олег лично не знал, слышал, что его отец, крупный помещик, выехал из СССР в 1928 году с семьей в Берлин как лицо немецкой национальности. Роман закончил Берлинский университет и уже в качестве агента гестапо вступил рядовым членом в «Национально-трудовой союз нового поколения» (нынешний НТС) и вскоре стал одним из его руководителей в Германии.
Боярский-Сергеев, характеризуя Редлиха, предупреждал:
«Будь с этой сволочью осторожен, он умен, опытен, изощрен. Из министерства пропаганды его перевели в Восточное министерство, назначив старшим преподавателем пропагандистских курсов при лагерях Цитенхорст и Вустрау, с поручением выбирать из числа предателей кандидатов в шпионские школы. Теперь Роман Редлих послан в бригаду Каминского заниматься фашизацией личного состава и заодно присматривать за самим начальством. В его руках заброска агентуры в тылы Красной армии и карательные экспедиции…»
Поезд тронулся и медленно, словно крадучись, пополз мимо дзотов, сторожевых будок, полузанесенных снегом зениток к первым пролетам моста. В купе ехали трое.
— В лесу партизан тринадцать на дюжину! Недавно напали на бригаду, Воскобойника убили, Каминского ранили, — опасливо поглядывая на Чегодова, вполголоса поделился со своим соседом, бородатым крестьянином, высокий тщедушный парень лет тридцати с красным обмороженным носом. — Мост взорвали. Немцы с ног сбились. Где уж укараулить такую облавину… А кому, как не нам, опять мост строить?
— Этакая ползуха! Не дай Господь! — не слушая красноносого, повернувшись к окну, пробормотал бородатый. — Часика через три будем в Локоте. Чай, скоро полдень? Ась? Как, господин хороший? — обратился он к Олегу.
— Начало первого! — поглядев на часы, насмешливо отозвался Чегодов, догадываясь, что бородатый хитер…
— Ты, чай, не орловский? Со всех концов люди едут, кто в Локоть, кто в Брасово, кто в Севск… И все ненашенские. Не дай Господь! — и погладил широкую седеющую бороду.
— Из Витебска еду, там тоже партизаны орудуют. А про Воскобойника даже у нас гуторили, больно, говорят, свирепый был, точно какой царь, с манифестом к народу будто обратился, карать все грозил… Вот свое и получил… Верно? А?