Однажды Витя в лесу наткнулся на заброшенную ветку узкоколейки, и решил пойти по ней. Через несколько километров его ждало открытие. Она заканчивалась! Ржавые рельсы загибались вверх, и венчались проржавевшим еще больше, до полной нечитаемости знаком.
Витя был потрясен. У железной дороги есть конец! Просто про него никто не знает, он спрятан в глухом лесу. Он попытался рассказать об этом открытии матери, но она только рассмеялась. И он спрятал этот секрет в себе. Не каждому дано знать, что у бесконечности есть конец. Раз ему дано, значит он не такой как все. Тайна ему открылась сама.
С того момента он стал по-другому относиться к «железке». Нет, он не начал ее любить. Но перестал ненавидеть. «Железка» стала более понятной. Она приоткрыла ему свою тайну – самый краешек! И этим приняла его к себе.
С таким образом жизни о хорошем образовании можно было бы и не рассуждать, лишь бы в другой класс перевели. Витя был не по годам зрелым и рассудительным парнем. В пятнадцать, закончив девятый класс, он не потянулся за однокашниками в десятый. После десятого нужно в институт. А какой ему институт? Работать надо.
Мать все чаще прикладывалась к бутылке. Перспектива самостоятельной жизни маячила перед ним уже давно. Поэтому сомнений выбора он не испытал. Железнодорожный техникум был ему написан на роду.
Изучать профессию проводника ему было несложно. Он сам мог бы преподавать большинство дисциплин. Только удовлетворения он не получал. У него была другая мечта, несбыточная, которую он не открывал никому. Она тоже была связана с железной дорогой.
Однажды, когда ему было лет десять, машинист местной локомотивной бригады, которая должна была вести их состав на первом «плече» – от станции отправки до первой смены локомотива – шутки ради предложил ему прокатиться. Мать нахмурилась, и Витька чуть на напустил в штаны от страха, что она не разрешит. Но машинист легко ее уговорил, масляно улыбаясь в свои усы. Наверное, через пацаненка он намеревался забраться в постель уступчивой проводницы, и, скорее всего, его планы осуществились. Но тогда Витька об этой стороне жизни не догадывался. Машинист подсадил его на крутую железную лестницу, его помощник втянул внутрь. Витька зашел в кабину – и пропал.
Они еще стояли на перроне, но могучее сердце локомотива уже билось. Что-то нечеловечески сильное ворочалось за тонкой перегородкой, передавая стенам дрожь. Машинист подтолкнул Витьку, и тот робко вошел в «рубку». Его горящий взгляд не видел продавленных сидушек, обшарпанной краски, заляпанных маслом приборов. Отсюда, с огромной, как ему казалось, высоты, «железка» выглядела иначе. Она походила на чьи-то густые спутанные волосы, разбросанные по подушке. Эти космы переплетались между собой, и было непонятно, как среди них выбрать свою дорогу.
– Зеленый, – сказал помощник.
Рация хрюкнула что-то неразборчивое.
– Вижу, зеленый, – подтвердил машинист. Щелкнул какими-то тумблерами, отчего шум движков позади превратился в настоящий рев. Подмигнул.
– Давай, малой!
Витька еще не веря себе, сделал шаг вперед и вопросительно посмотрел на дядьку – не обманывает ли? Не смеется ли он над ним?
– Давай, не тяни, а то наверстывать придется. Крути вот эту штуку.
Пацан, млея от восторга, крутанул указанный маховик, и титаническая махина тепловоза вздрогнула всем своим зеленым телом, скрежетнула, лязгнула сцепами состава, и медленно двинулась вперед, таща за собой сотни тонн вагонов. Где-то там, позади, люди махали в окна провожающим, доставали дорожную снедь, сдавали билеты, покупали постельное белье. И всех их – всех до единого! Вместе с их огромным багажом! Всех сдвинул с места он, Витька, одним движением своей слабой детской руки!
Машинист усмехнулся, глядя на счастливого пацана, почуявшего в своей руке укрощенную мощь локомотива.
– Машинистом будет.
Помощник согласно мотнул головой. И Витька легко и свободно засмеялся, упоенный новым для себя чувством всемогущества. Теперь он знал, что у «железки» не только есть конец. У нее еще есть и хозяева, которым она подвластна. Они сидят в высоких рубках тепловозов, и смотрят на «железку» свысока.
Но машинистом он не стал. Дорога его была предопределена. И он ехал по ней, как локомотив по проложенным кем-то другим рельсам. Ведь оказалось, что хозяин железки вовсе не машинист. Поезд не идет куда хочет. Он пойдет только туда, куда его направит диспетчер. В силах машиниста его только остановить, но не свернуть с раз и навсегда определенного курса.
– Э, урыс, чай нам неси!
Соколова, склонившегося возле титана, словно ожгли «горячим» по пятой точке. Он вскинулся, и резко обернулся на голос. Здоровенный длинноволосый мужик с раскосыми глазами и тонкими усами, переходящими в узкую бородку, криво усмехался. Он был на полторы головы выше Вити, но коротконог. И от этого казался еще мощнее.
– Чего смотришь, урыс? – прищурился мужик. – Или я плохо говорю на вашем языке?
Соколов вспомнил его. Это был один из тех, опоздавших, которые ему с самого начала не понравились. С первого взгляда они показались ему кавказцами. Но этот с близи был больше похож на татарина или башкира. А может, казаха. Витя не слишком разбирался в азиатах.
Столкновения взглядов «полупроводник» не выдержал. В глазах «татарина» блестела самоуверенная издевка. Витя посмотрел в сторону, в окно, где уже темный лес мельтешил на фоне бирюзового к краю неба. Он постарался придушить в себе вспыхнувшую ярость, но в животе все равно предательски забурчало, и кишки лениво шевельнулись, будто он проглотил весенний выводок живых змей.
– Чай по заказу пассажиров подается до двадцати двух ноль-ноль, – не задумываясь, соврал он. – После десяти вечера самообслуживание. Стаканы дам. Утром сдадите по счету. Заварка-сахар за отдельную плату.
Он, наконец, совладал с собой, и посмотрел на «собеседника». Тот продолжал ухмыляться, разглядывая его, как забавную зверушку, внезапно заговорившую человеческим голосом.
– Красный стал врешь-обманываешь когда, – прищурил «татарин» и без того узкие глазки.
Витя сам не заметил, как покраснел, но теперь его щеки и уши полыхнули так, что впору было бежать за огнетушителем.
– Га-га, Кызыл урыс! – глумливый смех гулко покатился в бочкообразной груди пассажира. – Кызболя!
Неглубоких познаний Соколова в тюркских языках хватило, чтобы понять, что его только что назвали девчонкой. Он покраснел еще больше, хотя это казалось невозможным.
– Вернитесь в свое купе, – тихо потребовал он, отводя взгляд в сторону.
– Что такое, брат? Я попросил чай, – раздался рядом другой голос, с хрипотцой.
В проеме, отделявшем пассажирский отсек от «проводниковского» сектора возникла фигура высокого мужчины в темном джемпере военного покроя. «Братья» были похожи между собой, как Петросян с Задорновым. Этот оказался чуть выше среднего роста, но поджарый и широкоплечий, с узкой талией, черные короткие волосы, острый нос, подстриженная бородка, и контрастирующие с лицом светло-серые, почти голубые глаза, недобро поглядывающие из-под тонких бровей вразлет.
– Да вот, брат, урыс не хочет чай давать, – осклабился «татарин». – Поздно, говорит. Спать иди, говорит.
Второй прищурился.
– Сейчас договоримся, Бек, – он подшагнул вперед, заставив Витю отпрянуть. – Чай будет через три минуты. Ты понял меня, проводник? Три минуты, не больше. Пошел работать!