Перед окончанием войны пришли с фронта Михаил и Николай. Израненные, иссеченные. Но сразу же взялись братья за хлеборобское дело. Работали что было сил. Да только не надолго хватило их. Тяжёлые недуги, кровавые военные раны свели их в могилу.
И всё же не совсем обездолила война старую мать. С победой вернулись её сыновья Фома, Михаил, Емельян. Два ордена Красного Знамени и орден Красной Звезды украшали могучую грудь моряка Фомы, отливали рубиновым огнём два ордена Красной Звезды и два ордена Красного Знамени на парадном кителе авиатора Михаила, на гимнастёрке миномётчика Емельяна блестели медали, говорящие о том, что прошёл он нелёгкий путь побед от Москвы до Берлина.
Несколько лет назад Прасковья Кузьминична скончалась. За её гробом шёл взвод солдат. На могиле солдатской матери гремел военный салют.
Лес шумит
Лес подступает к Александровке плотной стеной корабельных сосен. В любую погоду, даже в пасмурную и дождливую, от медновосковых стволов исходит желтоватый, солнечный свет. В высоко вскинувшихся к небу колючих кронах гуляет верховой ветер. Ровный, спокойный шум царит над лесными просторами. И только в осенние дни ненастья, когда по земле расплывается серый стланик-туман, сосновый бор начинает глухо постанывать, а ветер в раскидистых тёмных шапках шумит тревожно. И тогда кажется, что вековой лес прячет в себе какую-то тайну…
Идёт по лесу Елизавета Леонтьевна, и чудится ей в порывах ветра то голос Данилы, то слова Василька, ненаглядного сынку.
Нет, время и лес рассказали потом все свои тайны, а тогда, в те суровые, грозные годы, всего не знал не только он, мальчишка, но и она, от которой, казалось, у её Данилы не было ни одного не сказанного словечка.
Непросохшие дрова горели плохо. Они свистели, шипели, едкий дым от них выбивался в комнату, слезил глаза. В тёмном углу, за печкой в качке плакал ребёнок. Елизавета Леонтьевна целое утро кружилась то около малыша, то у чугунков. Хлопотала и думала: «Ох, Данила, Данила, какой позор накликал ты на всю родовую. Идёшь по улице – глаз не поднять. Не диво, если б силой заставили, а то ведь сам в полицаи пошёл».
Трещат за окном мотоциклы. Со вчерашнего дня вертятся в деревеньке фашисты. Никак готовятся к облаве на партизан. Да туман, слава богу, в двух шагах ничего не видать.
Скрипнула дверь. Вошёл Данила:
– Дай, жинка, чего-нибудь поесть, как волк проголодался.
Высокий, красивый Данила садится за стол, довольно улыбается, и вроде бы совсем ни к чему ему, что думают о нём люди.
Она ненавидела его тогда. Ушла бы не задумываясь, куда глаза глядят, да только как стронуться с малышом-то?
– Гляжу я на него, – рассказывала она, вспоминая то давнее утро. – И такая досада у меня на сердце: Ишь, проголодался! Всю ночь фашистских коней пас на лесных полянах. Сдох бы ты вместе с ними. В сенцах – стук сапог, решительные, грубые шаги.
– Собирайся, Шолохов. Охота начинается.
– Где?
– А там, у Залозья, где стояночка-то у лесовиков.
Захватило дух у Елизаветы Леонтьевны. Ведь это ж туда муженёк ночью лошадей гонял!
– Дай-ка, жена, чистую рубаху по такому случаю.
Только бы сынок не прибежал домой сейчас, не увидел, как батька собирается.
Надел Данила белую с вышитым воротом рубаху, махнул добродушно жене рукой и вышел на улицу. Кинулась к окну Елизавета и видит: стоит во дворе сынишка и смотрит с болью на лице вслед проклятому людьми и богом отцу.
Поздно вечером воротился Данила, усталый, в грязюке весь. А на другой день узнала от соседок Елизавета: не накрыли полицаи партизан у Залозья. Одни только кострища неостывшие нашли. А когда возвращались, сами в ловушку попали.
Забилось, забилось у Леонтьевны сердце. Не Данила ли упредил? Он! Как она сразу-то не догадалась? Не может же человек враз перемениться!
Война началась – Данила день и ночь на железнодорожной станции пропадал: помогал эвакуировать оборудование с городских заводов, женщин, детишек. А однажды прямо с самой передовой, из-под носа у немцев, вывез на колхозной лошади брошенную пушку и где-то в лесу припрятал. А засада у деревенского кладбища, которую устроили красноармейцы немцам? С нашими воинами тогда тоже Данила находился. Никто, кроме Елизаветы Леонтьевны, не знает этого: ни сын Василий, ни соседки. Сказать бы им, да, чего доброго, повредишь. Нет уж, лучше молчать.
…Как ни старалась отговорить Елизавета Леонтьевна, зимой Василёк устроился на работу: рубить кусты под линией связи, что проходила рядом с железной дорогой. Однажды пришёл домой какой-то весь возбуждённый, радостный. В чём дело – не сказывает. А наутро весть по селу: потерпел крушение вражеский поезд. Кто-то повыдергал железной лапой костыли из шпал, развинтил пластины на стыке рельс и чуть сдвинул стальную колею в сторону. Важный груз везли фрицы – весь побился.