— Да, да, наелся, как на поминках, — старик улыбаясь погладил живот и взглядом поздоровался с Димитрием.
— Добро.
— Да вот ногу смозолил. Тьфу, как на грех, все одно к одному, спасу нет, хоть плачь, — он показал на новые лапти, один из которых, видимо, был тесен.
— Что же, придется и здесь помочь вам, — сказал Чеков и, повернувшись к Быстрову, добавил: — Вызовите врача из санчасти да подберите бате подходящие ботинки.
— Ничего мне не надобно, товарищи начальники, я ведь по сурьезному делу к вам.
— Вот им сейчас и займемся. Говорите, слушаем.
— Я насчет сына сгинувшего нашего председателя, Василия Романова. Плохо его дело. Малец он, однако, а живет навроде как в кабале, округ его все божественные люди.
— А сам-то как? В бога-то веришь? — спросил Чеков.
— Верую, — в глазах Архипа запрыгали веселые чертики. — Только в одно верую, да простит меня родимая Советская власть, — в сотворение всевышним бабы, как сказано в священном писании: «И навел господь бог на человека сон, и вынул одно ребро и закрыл то место плотью, И создал бог из ребра жену и привел ее к человеку. И сказал человек: вот эта кость от костей моих, плоть от плоти моей, она будет называться женою ибо взята от мужа»[24]. Стало быть, отженена от мужа, — пояснил Архип. — Ребро бог взял, знамо дело, какое покрепче. Всякий раз, когда моя Пелагеюшка пилит меня за что-нибудь, я вспоминаю про это. Наизусть читаю это место писания и кляну создателя за то, что сотворил женскую половину. Вот, к примеру, по сегодняшнему случаю. Ни в жись бы Пелагея меня в город не пустила, но я выпросился на базар: лапти, мол, надобно продать. А приеду поздно, непременно начнет выпытывать: где, мол, так долго околачивался.
— Сердитая она, выходит? — весело спросив Чеков.
— Строга, — ответил Архип, но, спохватившись, добавил: — Однако не подумайте, что я под башмаком у бабы, — он важно разгладил бороду. — Просто она у меня заботливая и чересчур оберегает меня от всяких неприятностей. А так она у меня добрая. Вон сверстники мои давно померли, я же все живу и живу. Пять гробов сделал для себя, пришлось уступить, кого раньше бог позвал, себе новый стругать. Не Федору Романову, а мне бы, знать-то, пропасть пора. Молодым жить надо, вот за этим и пришел. Мальчонка один-одинешенек остался, живет у родственницы с материнской стороны, а она старуха страсть как набожная, даже в монастыре пребывала. Совесть меня заела, был грех: отпустил его от себя, думал, так лучше будет. Как теперь обратно-то его заполучить? Опять же опасаюсь: не прокормлю, слабеть сильно стал, ехидное дело, — Архип закашлялся. — Приходят туды разные странники, я так думаю, сектанты аль колдуны какие. Но об этом, знамо, парнишке не велено говорить. А если узнают, что проболтался… Беда, она незримо подкатится, ее тогда и на кривых оглоблях не объедешь.
— Вы, так можно вас понять, испугались, значит? — спросил Чеков.
— Так оно, ведь не за себя, а за мальца, за Ваську. Сама судьба нас с ним свела, как в прошлые годы с его отцом. Расскажу я вам, однако, все наподряд. Мне бояться нечего, всего навидался в жизни, пора и честь знать. Жил и служил честно, под трибуналом или там судом не бывал. Я это говорю к тому, уж больно наш председатель сельсовета товарищ-то Саблин любит стращать трибуналом да судом, — отошел Архип от начатого разговора. — Можно обмануть людей раз, два, а потом тебе совсем верить перестанут. Жись, она вся как на ладони перед людьми.
— Это верно, — согласился Чеков, не очень понимая ход мыслей Архипа. — А все же, что будем делать с Васей?
— Прямо не знаю. Я хотел об нем сообщить товарищу уполномоченному, — Архип посмотрел на Ковалева, — но их в эти дни в селе не было. Дело-то не терпит, у меня прямо мозги начали сохнуть с этого ералаша. Что округ творится, ума не приложу, чую лишь, что-то неладное вершится. Нивесть отчего у мальца мать умерла, потом отец сгинул. Что за напасти, ехидное дело?
— За сообщение спасибо, товарищ Кузьмин, — Быстров перевел взгляд на Чекова. — Дадим ему лошадку, Яков Михайлович?
— А вот товарищ Ковалев недолго здесь задержится, он и прихватит с собой Архипа Наумовича. — Чеков посмотрел на Кузьмина и добавил: — О том, что здесь говорили, пока никому ни слова, даже Васе. Понятно?
— И Ваське?! — удивился дед.
— Да, да, никому, — подтвердил Быстров.