После службы я исполнял разные требы женщин, приехавших издалека. Домой пришел только после полудня.
Заглянула Ольга Ивановна, пригласила к себе на обед. Я отказался.
Моя щепетильность, кажется, укрепляет в ней уверенность, что я именно тот батюшка, который ей надобен. Похвалу себе я слышу от нее все чаще и чаще. Даже в храме женщины громко шепчутся, в надежде быть услышанными:
— Батюшка-то у нас какой хороший!
Я догадываюсь, что все это подстроено Ольгой Ивановной в благодарность за то, что я не вмешиваюсь в ее хозяйственные дела. Староста настолько прониклась доверием и расположением ко мне, что решила посвятить меня в историю своей жизни.
Ольга Ивановна — круглая сирота. Родители — крестьяне. Отца не помнит. Мать умерла, когда девочке исполнилось пятнадцать лет. Оставшись одна на белом свете, Оля поступила в услужение к богатой и важной даме, принявшей монашеский сан. Жила эта дама в монастыре, но на особых условиях — в отдельном домике-келье и со своей прислугой.
Дама была родом из Петербурга. Там оставались ее братья. Туда же отправилась она по пятому году Советской власти, прихватив с собой Оленьку-сироту. Семь лет прожила в Ленинграде Ольга Ивановна, похоронила свою благодетельницу и уехала из большого города в село. С той поры безвыездно живет в этом приходе.
Как ни старалась Ольга Ивановна казаться искренней, сдавалось мне, что рассказывает она не всю правду, что были в ее жизни далеко не светлые дела и поступки: с таким-то властным характером не могла она быть столь смиренной. Особенно туманной казалась внезапная смерть ее богатой покровительницы и столь же быстрый отъезд из Ленинграда молодой и красивой сироты, получившей полную свободу и кое-какие средства на жизнь.
Видимо, был я не очень внимателен к рассказу Ольги Ивановны, потому что, расположившись вначале к долгому сидению, она вскоре ушла. Я остался один и принялся готовить обед. Когда жарил лук, горячее масло плеснуло на руку. Посыпал обожженное место солью, завязал чистой тряпицей. Острое жжение и боль вызвали странную мысль: если так вездесуща молитва, если способна она исцелить, почему же не может она заменить врача?
Под вечер меня навестила Антонина Федоровна — одинокая женщина, пенсионерка. Она владеет большим домом, разделенным на две половины. Долгое время у нее квартировал священник с семьей. Сейчас же вторая половина дома пустует, и она предложила мне ее занять.
Предложение было заманчиво, но неосуществимо. Антонина Федоровна была старше меня на одиннадцать лет, но пребывание мое в ее доме тотчас взметнет вихрь сплетен на селе. Так я ей и сказал, поблагодарив за внимание. Я попросил лишь помочь мне в стирке. И когда уходила от меня с узлом белья, вид у Антонины Федоровны был весьма довольный.
12 апреля
Утром я услышал за дверью чей-то голос, громче обычного читавший молитву, принятую в монастырях. Дверь открылась, и вошел здоровенный детина лет сорока, с рыжеватыми длинными волосами и редкой бородой. Я не сразу признал в нем странника, которого видел в церкви.
Помолившись на иконы, он подошел ко мне.
— Издалека путь держите? — поинтересовался я.
— Был в Почаеве и Киеве, а сейчас иду поклониться угоднику Сергию в Загорск.
Я усадил его за стол и предложил поесть.
Был великий пост, и потому ничего горячего и мясного у меня не водилось. Я предложил страннику холодный картофель, селедку и чай. Он быстро прикончил мои запасы.
Зовут его Григорием. Ему сорок восемь лет. Родом из Донбасса, где оставил жену и двоих детей. Жена работает уборщицей в шахтоуправлении. Старшая дочь весною, должно быть, закончила десятилетку, младшая учится в восьмом классе. Жила семья дружно, в собственном домике, на окраине шахтерского поселка. Григорий работал завхозом на подсобном хозяйстве.
Скоро год, как оставил он семью и ушел странствовать, чтобы «отрешиться от мирских соблазнов и спасти свою душу». Бродит он по святым местам, поклоняется мощам и старцам. Писем домой не пишет, как они там живут, — не знает.
Питается подаянием добрых людей. Остановился у богомольной старушки, через несколько дней уйдет дальше, в другие села. Нет, город он обходит стороной…