Всем сердцем тянулся я к детям. Я был такой же, как и они, любитель шумных забав, но чувство сыновнего долга удерживало меня подле отца. Уходя от насмешек, я стал сторониться мальчишечьего общества, перестал дружить с ребятами и еще больше привязался к слепому, находя утеху в беседах со старичками, навещавшими нас. Я смирился и с тем, что отец собирал подаяние: оно стало серьезным подспорьем в хозяйстве тети Клавы. Привык я и к церкви. Мне даже стало нравиться церковное пение, книги.
По просьбе отца, мною занялся отец Дионисий — настоятель церкви. Священник учил меня церковно-славянской грамоте, службе. Дома эти занятия особенно поощрялись. Безмерной была радость отца, когда я впервые самостоятельно прочел длиннющую молитву. А тетушка была так довольна, что не знала, куда меня посадить, чем угостить, что бы сделать приятное.
Напутствуемый таким вниманием, я все чаще и чаще стал бывать в церкви и все больше отрывался от школы и от товарищей. Вскоре я стал прислуживать батюшке. Служба моя очень умиляла прихожан, и они приходили глазеть на послушника, как на редкое зрелище.
Умер отец вскоре после того, как я окончил семь классов. Как ни глубока была скорбь по отцу, я не раз ловил себя на мысли, будто обрел долгожданную свободу и нынче волен быть таким, как все. Я попытался возобновить дружбу со школьными товарищами, поступил учеником счетовода в одну из контор. Но дружбы со сверстниками не получилось: их волновали первые чувства привязанности к девушкам, а меня увлекали книги, разговоры философского содержания. На службе я тоже был одинок. К тому же испытывал постоянные денежные затруднения и потому стеснялся сослуживцев.
Материальные трудности, постоянные уговоры тетушки, напоминавшей о желании отца видеть меня священником, неустанные заботы отца Дионисия о «сироте» сделали свое дело. И года я не прослужил в конторе, как стал готовиться к экзаменам в духовную семинарию и вскоре успешно выдержал этот экзамен.
15 мая
Воскресенье — самый напряженный день. Все дела, все требы исполняются по воскресеньям, а в середине недели церковь бывает почти пуста. Сегодня же мне необыкновенно повезло — была свадьба.
По старым храмовым правилам в середине мая свадеб не устраивалось. Время это для крестьян горячее и вряд ли кто стал бы его праздно терять. Но нынче свадьбы в церквах — явление настолько редкое, что каждый настоятель количеством свадеб похваляется, как особым своим авторитетом среди прихожан.
Итак, я венчал. Но как!
Ждать бракосочетающихся пришлось долго. Три грузовые машины, украшенные лентами и цветами, сначала носились по селу, демонстрируя самодеятельность на колесах: горланили песни девчата, свистели парни, лихо разводили меха баянисты. Потом колонна машин остановилась возле сельсовета: там состоялась регистрация брака. Машины загружались в сельмаге провизией и водкой.
Свадебная процессия потопталась недолго перед каморкой фотографа, обосновавшегося возле чайной. Потом жених и невеста, неся за собой, словно шлейф, стайку неугомонных парней и девчат, раза два прошлись с песнями по селу, веселясь не столько сами, сколько показывая другим, как им должно быть весело.
Когда в первый раз табунок молодежи остановился против церкви, свахе и шаферицам, повязанным через плечо полотенцами, удалось заманить молодых не далее храмового палисадника. На скамейке против сторожки состоялся любопытный разговор. Невеста, расстроенная до слез, отбивалась от наседавших на нее матери и свахи.
— Сказала — не пойду, значит, не пойду, — упрямилась красивая девушка с резкими волевыми складочками возле сочных губ.
— Волю вашу, мама, я выполнила: и фату, и цветы, как вы просили, надела, и обряды все вытерпела, а в церковь не пойду.
— Спасибо, доченька, — нараспев выливала злобу матушка. — Седину мою перед людьми на позор выставила. Так и я же тебе спуску не дам: расстрою ваш сговор и дело с концом.
— Да, поймите вы, мама! Мне после свадьбы с людьми, с товарищами жить. Что они обо мне скажут?..
— С мужем тебе жить, с мужем, — хихикая, подсказала старуха-сваха. — Ты скажи ей, Ваня — с тобой ей жить, а не с товарищами, — обратилась она к жениху. — Ты на нее повлияй. Что стоишь пень-пнем?
Парень, рослый и тихий, хмурился и молчал: не хотел вступать в перепалку с тещей. В такой день! Потом выдавил с жалостью:
— Я неволить не буду. Пусть сама решает. Только думаю, что в церковь идти не надо. Записали уж нас, чего же еще…