Анания упал бездыханен, сообщает апостол, и великий страх объял всех слышавших сие.
Та же участь постигла скупую Сапфиру, жену Анания. Она попыталась утаить от церкви деньги, предназначенные в жертву богу.
«И великий страх объял всю церковь и всех слышавших сие», снова повторяет евангелие, предупреждая всех, кто задумает повторить кощунственный поступок пораженных богом супругов.
Правда, в деяниях говорится, что из тех денег, что собирались в церкви апостолами, каждому давалось на его нужду. Но кто же не знает, что главные средства тратились на нужды церкви и ее служителей, и лишь крохи использовались жрецами выдуманного бога, как приманка для верующих.
Ольга Ивановна застала меня за приготовлением обеда. Укоризненно покачав головой, она сказала:
— Все-то вы самовольничаете. Не к лицу вам, батюшка, заниматься стряпаньем. Пришлю я вам монахиню для услуг.
— Хорошо, пусть приходит, — я устал от домашних хлопот…
Когда Ольга Ивановна ушла, я сообщил о ее предложении Андрюше. Он жалостливо посмотрел на меня и ничего не сказал. Я подумал, что ему грустно будет расставаться со своими обязанностями — он привык помогать мне во всем.
В тот день я настойчиво искал, чем бы заняться. Долго ходил из угла в угол, досадуя не столько на прихожан, что не шли со своими требами, сколько на себя, что привык постоянно кого-то ждать и в ожидании бездельничать.
За окном светило яркое солнце. В комнате сонно жужжали мухи. Я с детства не любил мух. Они раздражали уже тем, что отвлекали от раздумий, мешали сосредоточиться. Я ненавидел их за назойливость.
Гораздо с большим уважением относился я к паукам. Они казались мне трудолюбивыми, разумными существами, не лишенными своеобразного таланта: паутина, свитая ими, всегда поражала меня ажурностью, красотою построения ячей. Паутина привлекла мое внимание еще и тем, что была отличной ловушкой для мух.
Правда, в глухие и темные углы, которые, как правило, выбирали пауки, мухи залетали редко: они любили кружиться в полосах яркого света. Я досадовал на пауков и, жалея толстопузых крестовиков, думал: ведь издохнут же раньше, чем запутается в их сетях хоть какой-нибудь шальной мотылек.
Бывало, что я искусственно кормил пауков. Поймаю муху и подброшу ее так, чтобы коснулась она паутины. Отчаянно жужжа, муха запутывалась в клейкой сетке, а я с удовольствием наблюдал, как проворно набрасывался и опутывал ее паук.
…От скуки и одиночества в голову лезли нелепые мысли. Нервно вышагивая, от безделья меряя углы, я подумал:
— Кто же я? Паук или муха?
Я совсем запутался. Не тот ли я паук, что ждет в свои сети темных невежественных женщин? Не муха ли я, которую изо дня в день опутывает своей клейкой паутиной Ольга Ивановна?
Кстати, вечером она снова навестила меня. С нею была Ангелина, бодрая старушка — монахиня. Она заявила, что отныне берет на себя все заботы о моем благоденствии.
Стемнело. В сторожку кто-то тихо постучал. Я открыл дверь и увидел на пороге Антонину Федоровну.
— Ох, батюшка! — запричитала она глухим шепотком. — Страшное задумала над вами бандитка.
— Зря вы так говорите, — решил я пресечь сплетню, — не знаю, чем она может мне повредить?
— Может, ой, как может! — горячо заговорила владелица собственного дома. — Она пустила сплетню по селу, будто я вас в мужья заманиваю. Простите, не хотела вам того говорить, но вижу, что Ангелину к вам приставила. Значит, готовится рассчитаться с вами: сплетней, клеветой она задушит вас так же, как отца Тимофея…
— Глупости вы говорите. Уходите, — рассердился я, хотя в душе больше верил Антонине Федоровне, чем лицемерной и жестокой Ольге Ивановне.
— Бог с вами! Я только упредить хотела, — пятясь, пробормотала Антонина Федоровна.
Когда она ушла, я долго не мог уснуть. Как гадко жить среди лицемеров, носящих маску святости! Уехать бы куда-нибудь! Но куда? Ведь на другом месте будет то же. Я-то уж знаю!
Часу в десятом утра к сторожке лихо подкатила «Победа». Из нее вышел высокий полнощекий мужчина лет сорока с курчавой русой бородкой и вьющимися кудрями, остриженными не длинно и не коротко — вровень с ухом. На госте был отличный кремовой шерсти костюм, шляпа из рисовой соломки и шелковая косоворотка под пиджаком. Поверх пиджака на груди матово блестел серебряный крест величиной чуть побольше ладони.
То был отец Николай. Некогда блестящий и преуспевающий богослов по должности и артист по натуре, он был инспектором духовных заведений патриархии. За какие-то грехи интимного свойства был отправлен на периферию. Говорили, что в этом повинна была зависть митрофорных старичков, решивших не пустить молодого повесу к сану митрополита. При епископе отец Николай содержался в должности, средней между богословом и ревизором.