Обласканный щедротами сановитых, молодой богослов со всеми держался свысока. Рассказывали, однако, что в «своем» кругу, среди таких же преуспевающих бездельников, он слыл остроумнейшим и веселым кутилой.
Войдя в комнату, отец Николай поморщился. Бедность вызывала у него острый приступ мигрени, говаривал он друзьям.
Присев на край стула, он заметил на столе несколько исписанных мною листков и набросился на них, как коршун:
— Сочиняете?
В голосе отца Николая — неприкрытая насмешка. К счастью, в руках у него оказался не дневник, а начало неоконченной проповеди, которую я, как ни старался, не мог дописать.
Пробежав глазами по тексту, отец Николай внезапно переменил тон на более доброжелательный.
— Проповедь пишете? Это хорошо! Скажите-ка! И тему вы трудную избрали.
И кокетливо грассируя голосом, — у него был весьма приятный баритон, — прочитал нараспев стихи из евангелия:
«Вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо что такое жизнь ваша? Пар, являющийся на малое…»
— Весьма похвальны старания ваши, отец Константин. Что же следует дальше? Где толкование священного писания? Где мораль, которую должны усвоить прихожане?
Я признался в том, что никак не могу найти подходящее толкование. Найдя в моем ответе удобный предлог для придирки, отец Николай стал поучать, рисуясь своими познаниями в богословии.
— Вижу, что взяли вы ношу непосильную. Образование-то у вас какое? Семинария? Чать, позабыли все, чему учили вас? А другие в вашем сане являют большое прилежание к слову господа и угодников его. Они частенько испрашивают благословения у владыки на чтение проповедей и с благодарностью принимают высочайшие его указания. Вы же, отец Константин, живете в норе своей, как сурок, не прилагая к службе ни малейшего рвения. Видимо, правду о вас владыке писали?
Обо мне писали? Ага, значит, Ольга Ивановна не упустила случая нажаловаться, очернить меня перед епископом. Вот почему у ревизора такой строгий тон? Выходило, что не воровку наказывать, а меня усмирять приехал отец Николай. Со слов его получалось, будто только мое нерадение к службе приводит к тому, что скудеет приход и теряет он прихожан.
Я попытался направить мысли отца Николая на преступные действия церковного старосты, но он и слушать меня не захотел.
— Э-э, бросьте, отец Константин! — сказал он, досадливо морщась. — Мышиную возню поднимаете вы тут с ктитором. Поймите, у Ольги Ивановны к вере больше цепкости, чем у вас. Пока она здесь — храм держится, а оставь вас, честного, тут вы через неделю верующих разгоните.
— Потому и цепка, — не сдавался я, — что второй дом на храмовые деньги собирается строить.
— От сего православная церковь не оскудеет. Зато кормящийся за нее живот свой положит. Вы же не имеете того усердия в вере. А думать надобно сейчас о том, как веру укреплять…
И отец Николай стал откровенно поучать методам, коими необходимо воздействовать на прихожан во имя укрепления православной веры. Между прочим, рассказал такой случай.
— Собираясь к вам, я посидел на станции с полчаса в ожидании свободного такси. Рядом сидел средних лет весьма простодушного вида человек. Все поглядывал он на меня, силясь заговорить.
Любезной улыбкой я помог ему начать разговор.
— Не стыдно ли вам обманывать людей? — задал собеседник вопрос в упор.
— А на чем, собственно, основано это ваше заявление?
— Ну, как же! Забиваете вы голову людям верой в загробную жизнь, существование духа. А все это является чистейшим вымыслом!
— Позвольте, я вам докажу обратное. У вас наверное был товарищ, который погиб на фронте?
— Ну, как же. И не один. А что?
— Вы уверены, что он умер, то есть перестал существовать?
— Конечно. Я сам его похоронил.
— Вы похоронили тело товарища. Но твердо ли вы верите в то, что его не существует не только физически, но и духовно?
— Безусловно, верю.
— Чем же вы тогда объясните, что вы и родные вашего друга неустанно помнят о нем, что он является им в сновидениях? Что иное, кроме духа умершего, может воздействовать на эти представления живых? Вот вы — материалист. Вы отвергаете философов-идеалистов, которые говорят, будто понятия о вещах есть условное представление самого человека. Вы, реалисты-диалектики, говорите, что материя существует сама по себе, что наше мышление есть не что иное, как отображение реально существующего. Как же вы можете представить себе давно умершего, если бы дух его не существовал реально?