— Как можете вы плохое говорить о владыке? — спросил я митрополита, не вытерпев его несправедливых нападок, — ведь по кротости он, право же, святой.
— Не всякий святой может управлять епархией, — зло ответил митрополит. — Запомни это! В таком деле, кроме елея, надобен и хлыст.
Домогаясь власти, «белоснежный» митрополит ловко подстроил кражу каких-то ценных бумаг из сейфа и, обвинив епископа в злом умысле, добился его перевода, а сам уселся в кресло управляющего епархией.
Да, в пору юности все в храме казалось мне необыкновенным, неизведанным, манящим. На все происходящее в нем я смотрел как на прекрасную картину, каким-то затуманенным взором, все обожествлял силою своей фантазии. Едва же я попытался рассмотреть картину вблизи, как потускнели, поблекли сверкающие краски, наружу проступила фальшь и грязная мазня, которые не вызвали во мне иных чувств, кроме брезгливости и отвращения.
Наиболее грязными красками на широком полотне церковной жизни являются ханжество и лицемерие священнослужителей.
Кто такой лицемер? Бывает так, что человек, не имея своих определенных взглядов, поддакивает то одному, то другому собеседнику, хотя мнения у них совершенно различны. Такого не назовешь лицемером. О таких говорят: куда ветер дунет, туда он и гнет…
Вот скажем, Андрюша, безграмотный темный человек, верит каждому моему слову и всегда одобрительно кивает головой, хотя бы я говорил о вещах совершенно несовместимых. Разве можно это поставить ему в вину? Он попросту не понимает, о чем идет речь, а поддакивает из рабской привычки к покорности и соглашательству, привычке, воспитанной священным писанием.
Лицемер — это тот, кто, имея достаточно знаний и опыта, чтобы самому разобраться в противоречивых мнениях и принять одну из сторон, строит свои убеждения и свою мораль из тех положений и взглядов, какие для него наиболее выгодны в определенное время. Такой, провозглашая светлые идеи, совершает темные дела, говорит одно, а поступает совсем по-другому.
Таких вокруг церкви много. Если говорить правду, то я не встретил ни одного священника, который следовал бы советам священного писания, был бы искренним, не кокетничал с «боженькой», не рисовался бы, пытаясь выставить себя перед прихожанами в наилучшем свете.
Как артист воздействует на зрителей искусством перевоплощения, возбуждая в них чувства, которых требует избранная роль, так и священник искусством оратора и чтеца воздействует на разум и чувство верующих; играя свою роль, пытается приковать внимание к сказкам и легендам о мифической личности, чтобы заставить поверить в нее.
Верит ли сам батюшка в священное писание? Нет, он лишь проповедует евангелие, но ни одному слову не верит из того, что написано.
Да и как поверить? Ведь писаное крайне противоречиво. «Я кроток и смирен, — говорит о себе Христос, — приходите и учитесь у меня». Тем же, кто не пожелает принять его учение, он говорит, что отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому, где не приняли христианства.
Хороша кротость спасителя, если грозит он, и не единожды, огнем и мечом.
В угрозах именем бога не знают удержу и святые апостолы. «Как Содом и Гоморра и окрестные города… подвергшись казни огня вечного, — говорится в соборном послании апостола Иуды, — поставлены в пример, так точно будет и с сими мечтателями, которые… отвергают начальства и злословят высокие власти» (Гл. 1, 7–8). Не ясно ли, куда евангелие гнет?
Ни один батюшка не поступает в жизни так, как советует евангелие, как учит он тому других.
Известно, например, что священнослужители, должны воспитывать у верующих трепетное поклонение лику святых, страх перед богом. А сами? Имут ли этот страх?
Я был свидетелем того, как старый батюшка, проведший свою жизнь вдали от соблазнов большого города и очень ревностно относившийся к своим обязанностям, думая, что остался в алтаре один, закашлялся и сплюнул на то место, которого по уставу не смел коснуться даже краем одежды. Рассказывая об этом епископу, я заметил, что у батюшки, допустившего такое кощунство, видимо, нет в душе страха божьего. Слушая, владыка поморщился — он не любил, когда в будни при нем произносили пышные слова, — и сказал:
— А у кого он есть, страх божий?
Очень часто евангелие служит удобной ширмой, за которой прячутся стремление к чистогану, корысть. Попробуй-ка епископ для пользы дела предложить городскому священнику перейти в отдаленный и бедный приход, и он увидит, как изменится лицо у батюшки, как затрясутся у него от страха руки. Да, он побоится лишиться высоких доходов и связанного с ними благополучия. Проповедуя скромность и аскетизм, он не решится сменить ванную на таз и «Волгу» на кирзовые сапоги для удобства передвижения по грязи. Призывая безропотно нести крест свой, он будет хитрить и выкручиваться от посылки в деревню, придумывать «семейные обстоятельства», роптать и даже взбунтуется вплоть до ухода в заштат, в отставку, на пенсию, что даст ему право остаться в городе и изображать обиженного несправедливо богом и людьми.