– Это смерть, Уоллес. А она не может не сказываться.
– Да, это я знаю. – Он помолчал и подумал: – Наверное, я считал, что ты привык к такому.
Хьюго опять открыл глаза, теперь они были более ясными.
– Не знаю, привыкну ли я когда-нибудь. – Он, кряхтя, принял более удобное положение. – Не хочу, чтобы она так на меня действовала, но не всегда могу воспротивиться этому. Знаю, что я должен делать, знаю, что моя работа очень важна. Но то, чего хочу я, и то, чего хочет мое тело, иногда две большие разницы.
– Ты всего лишь человек, – шепотом сказал Уоллес.
– Да, – согласился Хьюго. – Со всеми вытекающими. И то, что я перевозчик, не означает, что остальными моими составляющими можно пренебречь. – А затем добавил: – Чего ты хочешь?
Уоллес моргнул:
– Быть уверенным, что ты…
Хьюго покачал головой:
– Я не об этом. Чего ты хочешь, Уоллес? Вне зависимости от твоего пребывания здесь. От меня. От этого места.
– Я… не знаю. – Собственный ответ смутил Уоллеса. Он хотел очень, очень многого, но каждое его желание казалось банальнее предыдущего. И это было неприятно, не правда ли? Его жизнь строилась на незначительных вещах, которые были важны лишь потому, что он хотел, чтобы они были.
Хьюго не выглядел разочарованным. Казалось, ответ Уоллеса успокоил его.
– Не знать – это хорошо. Это в каком-то смысле все упрощает.
– Почему так?
Хьюго положил руки на колени. Аполлон водрузил морду на лапы, хотя при этом не сводил глаз с Хьюго. Он медленно моргал, хвост огибал его задницу.
– Потому что труднее убедить кого-то, что им что-то нужно, чем, что им чего-то хочется. Мы часто игнорируем правду, потому что она нам не нравится.
– Алан.
– Я стараюсь. Действительно стараюсь. Но не знаю, удается ли мне убедить его хоть в чем-то. Прошло всего несколько дней, но создается впечатление, будто теперь он дальше от меня, чем был, едва появившись здесь. – Уголки его губ опустились. – Это похоже на случай с Камероном, только хуже, потому что никто не пытается помешать мне работать.
Уоллес вздрогнул:
– Это не твоя вина.
– Разве? Они приходят ко мне, и я должен помочь им. Но что бы я ни говорил, они не могут услышать меня. И я не виню их в этом. Это похоже на паническую атаку. Я пытаюсь объяснить, что это такое, но если ты сам не пережил хоть одну, то ни за что не поймешь, как это страшно. И хотя вокруг меня смерть, я никогда не пойму, что она делает с человеком, потому что никогда не умирал.
– Ты лучше многих понимаешь это, – сказал Уоллес.
Хьюго покосился на него:
– Еще один комплимент, Уоллес?
– Да, – ответил Уоллес, поддевая торчащую из джинсов нитку.
– А. Спасибо.
– Я бы так не смог.
– Разумеется. Потому что ты – это ты, и ты должен быть только собой.
– Я имел в виду не это. Ты делаешь то, что делаешь, и я совершенно не могу представить, чем тебе приходится расплачиваться за это. Этот твой дар… недоступен моему пониманию. Не думаю, чтобы у меня когда-либо нашлось достаточно сил, чтобы стать перевозчиком.
– Ты себя недооцениваешь.
– Или же трезво смотрю на свои возможности, – парировал Уоллес. – Знаю, на что я способен, даже если мне пришлось бы усомниться в правильности некоторых моих решений. – Он помолчал: – О'кей, может, очень многих моих решений.
Хьюго осторожно запрокинул голову, так что она оказалась на перилах.
– Но разве не такова жизнь? Мы сомневаемся во всем, потому что это в нашей природе. Просто люди с тревогой и депрессией более склонны к этому.
– Может, это касается и Алана, – предположил Уоллес, – Не буду притворяться, будто понял все о нем. Это не так. Но знакомый ему мир исчез для него. Все вокруг изменилось. В конце концов он увидит тебя таким, каков ты есть. Просто на это потребуется время.
– А ты откуда знаешь?
– Просто я верю в тебя, – ответил Уоллес, ощущая себя нервным и незащищенным. – И во все, что ты есть. Ты такой один. Не знаю, продвинулся бы я так далеко без тебя. Даже думать не хочу, а как бы все обернулось с другим перевозчиком. Или перевозчицей.
Хьюго рассмеялся и сам себе удивился:
– Ты веришь в меня.
Уоллес кивнул и неловко махнул рукой.
– Если это перевалочный пункт, если это только остановка на пути, то самая лучшая часть его – это ты. Он немного помолчал. А затем: – Хьюго?
– Да?
– Мне хочется кое-чего.
– Чего, например?
Честность – это оружие. Она может быть использована для того, чтобы заколоть, и растерзать, и пролить кровь. Уоллесу было известно это; и он замарал свои руки в крови. Но теперь все обстояло иначе. Он использовал ее против себя, будто сам содрал с себя кожу и выставил на обозрение нервные окончания.