– Но мы даже не знаем, может ли он ездить на скутере, – продолжал сомневаться Хьюго.
Уоллес выпятил грудь:
– Я могу все.
Как оказалось, он мог не все.
– Какого черта, – прорычал он, упав со скутера в пятый раз.
– Люди смотрят, – проговорил Хьюго краем рта.
– Ах, прошу прощения. – Уоллес встал с земли. – Между прочим, меня они не видят. И они просто подумают, что ты разговариваешь со скутером, словно какой-нибудь чудик.
Он нахмурился. Со скутером, по идее, должно было быть не труднее, чем со стульями.
– Не ожидать, – пробормотал он про себя. – Не ожидать. Не ожидать.
Он опять поднял ногу и перекинул через скутер. Он понимал, что выглядит странно, но плевал на это. Он был полон решимости оседлать скутер, даже если это станет его последним свершением.
И он торжествующе завопил, почувствовав наконец сиденье скутера своими задницей и бедрами.
– Черт! Я лучшее привидение всех времен и народов!
Он посмотрел на Хьюго, старающегося спрятать улыбку.
– Ты упадешь и…
– Убьюсь? Мне кажется, не стоит беспокоиться об этом. Садись. Ну давай же, скорее, скорее. – Он похлопал по сиденью перед собой.
Уоллесу было неудобнее, чем он того ожидал. Скутер был маленьким, а Хьюго и Уоллес нет. Судорожно сглатывая, Уоллес упорно старался не смотреть на зад Хьюго, устраивавшегося на сиденье. Скутер крякнул. Хьюго поднял подножку. Они оказались близко друг от друга, так близко, что ноги Уоллеса проникли в Хьюго. Трос между ними туго натянулся. Ситуация была странно интимной, и Уоллес попытался представить, каково это – обхватить руками талию Хьюго и держаться за нее изо всех сил.
Но вместо этого он подался назад и ухватился за металлические ручки по бокам и пристроил ноги на подставку.
Хьюго повернулся к нему:
– Далеко мы не поедем.
– Это понятно.
– Скажи, когда тебе начнет становиться плохо.
– Скажу.
– Без глупостей, Уоллес.
– Обещаю, – проговорил он и был при этом серьезен, как никогда в жизни. Шепот, какой он прежде слышал в доме, стал громче, и он не мог больше не обращать на него внимания. Он не мог разобрать, к чему его призывают, но ясно было, что это делает не дверь. Шепот гнал его прочь от чайной лавки.
Хьюго включил зажигание. Двигатель скутера взвыл, сиденье под Уоллесом приятно затряслось. Его смех перешел в крик, когда они медленно покатили вперед, набирая скорость и вздымая пыль.
Стоило им выехать на дорогу, как Уоллес почувствовал напряжение во всем своем теле. Он стиснул зубы, стараясь превозмочь его. Он не знал прежде, на что это похоже. А теперь вот узнал. Он посмотрел на свои руки, чтобы выяснить, не начала ли шелушиться кожа. Еще нет, но скоро.
Уоллес думал, Хьюго свернет к городу, проедет по главной улице и вернется к лавке.
Но тот поступил по-другому.
Поехал в противоположном направлении, оставив и лавку, и город позади. Лес по обе стороны дороги стал гуще, деревья раскачивались на холодном ветру, ветки стучали друг о друга словно кости. Солнце впереди опустилось ниже, небо стало розовым, и оранжевым, и тех оттенков синего, о существовании которых Уоллес не подозревал, оно было глубоким и темным, как самые глубины океана.
Никто за ними не ехал; их не обгоняли машины. Создавалось впечатление, будто в целом мире есть всего два человека на пустынном отрезке дороги, ведущей в никуда и во всех направлениях одновременно.
– Быстрее, – сказал он Хьюго на ухо. – Пожалуйста, давай быстрее.
Хьюго прибавил скорость. И двигатель скутера жалобно взвыл. Он не был создан для больших скоростей, но это не имело значения. Ветер трепал им волосы, когда они вписывались в повороты, дорога казалась размытой, белые и желтые линии разметки мелькали перед глазами.
И только спустя несколько минут кожа Уоллеса стала слоиться и вслед им полетели пылинки. Хьюго увидел это краешком глаза, но не успел он заговорить, как Уоллес сказал:
– Я в порядке, клянусь. Вперед. Вперед. Вперед.
И Хьюго рванул вперед.
Уоллес гадал, а что произойдет, если они продолжат мчаться все дальше и дальше? Наверное, он обратится в ничто, оставив за спиной все частицы своего тела. Он не будет ни скорлупкой, ни привидением. Останутся от него одни лишь пылинки на горной дороге, подобные развеянному по ветру пеплу. Будто в его существовании был смысл.
А может, так оно и было? Может, он, Уоллес, все-таки важен? Пусть не для всего мира, а лишь для этого места, для Хьюго, и Мэй, и Аполлона, и Нельсона? Не в этом ли вся суть? Не это ли ответ на великую тайну жизни? Надо максимально использовать то, что имеешь, пока оно у тебя есть – хорошее и плохое, прекрасное и отвратительное.