Мы поднесли цветы синьору Мартини. Поблагодарили его и попрощались. Казалось, он искренне огорчён нашим отъездом.
На следующее утро мы случайно столкнулись с ним на площади. Он сказал:
— Я только что встретил доктора из Ареццо. Может быть, он захочет продать дом.
Дом оказался неподалеку от Кортоны.
— Сколько? — спросили мы синьора Мартини, хотя к тому времени уже знали, что он уклоняется от ответов на прямо поставленные вопросы.
Он ограничился словами:
— Давайте сначала посмотрим.
Выйдя за город, он повёл нас по дороге, которая идёт вверх и сворачивает, огибая холм. Здесь он повернул на белую дорогу и через два километра вышел на длинный отлогий подъездной путь. Сбоку мелькнул придорожный киот, впереди замаячил трёхэтажный дом с окном в раме из витого железа над парадной дверью и двумя пальмами по обе стороны от входа. Освещённый лучами солнца, фасад светился, переливался всеми оттенками лимонного, красного и терракотового цвета. Мы зачарованно умолкли. Нам показалось, что этот дом долго ждал нас.
— Берём, заверните, — пошутила я, пока мы пробирались сквозь сорняки.
Как и при демонстрации других домов, синьор Мартини не делал никаких коммерческих замечаний; он просто смотрел дом вместе с нами. Мы поднялись по крытой аллее, прогнувшейся под тяжестью обвивающих её роз. Двухстворчатая парадная дверь пронзительно взвизгнула, как живое существо, когда мы её распахнули. Стены дома, толщиной с длину моей руки, источали прохладу. Стёкла в окнах вибрировали. Я, пошаркав ногой, разгребла наносы пыли и увидела под ними гладкие, хорошо сохранившиеся кирпичные полы. В каждой комнате Эд открывал окна, и нашему взору одна за другой представали прекрасные панорамы: кипарисы, волнистые зелёные холмы, отдалённые виллы, долина. В доме были даже две ванные комнаты. Пусть они не были в идеальном состоянии, но всё же это были ванные комнаты, а мы насмотрелись всяких домов: кое-где напрочь отсутствовала водопроводная система. В этом доме не жили лет тридцать, и сад, заросший травой и усыпанный несорванными ягодами, казался уснувшим. Я заметила, что синьор Мартини осматривает участок оценивающим взглядом сельского жителя. Плющ обвил деревья и упавшие стенки террас. Синьор Мартини изрёк только одно:
— Много работы потребуется.
За несколько лет наших поисков, иногда необременительных, иногда до полного изнеможения, ни разу не случалось, чтобы дом так категорично сказал «да».
Но на следующий день мы уезжали и, услышав цену, с грустью сказали «нет» и отправились домой.
В следующие месяцы я время от времени в разговорах вспоминала Брамасоль. Я поставила его фотографию возле своего зеркала и часто мысленно прогуливалась по участку или комнатам. Дом — это метафора человека, его духовной сути. Но в то же время это и вполне реальная вещь. А если дом в чужой стране, тогда все ассоциации, связанные с домами, становятся ещё более значимыми. Незадолго до всех этих событий пришёл конец моему длительному браку, чего я совершенно не ожидала, и мне пришлось вступать в новые отношения. Поэтому поиски нового дома я приравнивала к поискам новой себя, своей новой личности, которую предстояло сформировать. Когда осели пух и перья, летавшие после развода, у меня остались взрослая дочь, работа в университете на полную ставку (прежде я долгое время преподавала почасовиком) и скромный капитал ценных бумаг, а впереди ждала неизвестность. Хотя пережить развод было для меня тяжелее, чем смерть, у меня возникло странное ощущение, словно я вновь обрела саму себя, после того как долгие годы провела растворённой в семье. Меня тянуло окунуться в другую культуру, хотелось вырваться за пределы изведанного. Мне нужно было что-то физически объёмное, что заняло бы место тех умственных усилий, на которые ушли годы моей прежней жизни. Эд полностью разделяет мою страсть к Италии, он тоже преподаёт в университете и пользуется преимуществом трёхмесячного летнего отпуска. Здесь мы сможем заняться творчеством и реализацией разного рода проектов. Когда Эд за рулём, он обязательно сворачивает на интригующую узкую дорогу. Италия — бесконечное поле для изучения: языка, истории, искусств. Интересных мест в Италии огромное множество — двух жизней не хватило бы везде побывать. И, поскольку мы иностранцы, наша новая жизнь может сформироваться под влиянием нового жилища и ритмов окружающей жизни.
На следующий год, весной, я позвонила одной женщине из Калифорнии, которая открывала в Тоскане свой строительный бизнес. Я попросила её узнать про Брамасоль; вдруг его не продали и цена снизилась. Через неделю она позвонила мне после встречи с владельцем. «Да, он всё ещё продается, но, по особой итальянской логике, цена выросла, — сказала она и пояснила: — Доллар упал, а этот дом требует вложений».
И вот мы вернулись. К этому времени, тоже по особой логике, но своей собственной, я зациклилась на покупке именно Брамасоля. В конце концов, нас с Эдом устраивают местоположение, сам дом и участок, нас устраивает всё, кроме цены. И я сказала себе: если дело только в одной этой мелочи — вперёд!
Но всё же дом стоит sacco di soldi — кучу денег. Предстоят огромные трудности: восстановить заброшенный дом и участок. Протечки, плесень, разваливающиеся каменные стенки террас, осыпающаяся штукатурка, в одной ванной отвратительно пахнет, зато в другой есть металлическая сидячая ванна и треснутый унитаз.
Почему такая перспектива нас не отпугнула? Ведь, помнится, дома, в Америке, одна лишь необходимость сделать ремонт на кухне надолго выбивала меня из колеи. Дома мы, вешая картину, непременно отбиваем кусок штукатурки размером с кулак. Когда мы моем посуду в забитой до отказа мойке и в очередной раз забываем, что туда нельзя бросать даже лепестки от артишока, кажется, что осадок поднимается аж со дна залива Сан-Франциско.
С другой стороны: вот красивый дом возле римской дороги, на вершине холма высится этрусская (этрусская!) стена, в поле зрения находится крепость Медичи, видна гора Амиата, на участке сто семнадцать оливковых деревьев, двадцать слив и несчетное количество абрикосов, миндаля, яблонь, груш. Возле колодца пышно разрослись фиги. Возле парадного входа посажен лесной орех. Кроме того, поблизости расположен один из самых прекрасных городов из тех, что я видела. Просто безумие отказаться от покупки.
А если кто-нибудь из нас попадёт под грузовик с картофельными чипсами и не сможет работать? Я перебираю в уме все болезни, которые мы можем подхватить. Одна моя тётка умерла от сердечного приступа в сорок два года, моя бабушка ослепла... А если землетрясение разрушит университеты, где мы преподаём? А если упадут котировки ценных бумаг?
Я выскакиваю из постели в три часа утра и залезаю под душ, направляю в лицо струи холодной воды. Возвращаясь в кровать в темноте, на ощупь, я ударяю палец ноги о железную раму кровати. Боль пронзает всё тело до позвоночника.
— Эд, проснись, я сломала палец на ноге. Вставай скорей!
Он садится:
— Мне как раз снилось, что я срезаю травы в саду. Шалфей и мелиссу.
Он ни разу не усомнился, что этот дом — чудо, что мы отыскали рай на земле. Он щелчком включает прикроватный светильник и улыбается мне. Мой разрезанный пополам ноготь свисает с пальца. Под ним расплывается пурпурное пятно. Я не могу ни оставить ноготь, ни сорвать.
— Домой хочу, — говорю я.
Эд накладывает мне на палец повязку.
— Ты имеешь в виду Брамасоль? — уточняет он.
Эта куча денег, о которой идёт речь, была телеграфом отправлена из Калифорнии, но не дошла до пункта назначения. Как такое может быть, спрашиваю я в банке, деньги отправлены, они должны поступить моментально. Там снова пожимают плечами. Возможно, их задержал Главный банк во Флоренции. Дни идут. Из бара я звоню Стиву, моему брокеру в Калифорнии. Я кричу, в баре шумно — транслируют футбольный матч. «Ты должна проверить на месте, — орёт он в ответ. — Отсюда деньги давно ушли. А ты в курсе, что правительство у нас сменилось сорок семь раз со времени Второй мировой? Эти деньги были вложены в беспошлинные облигации и быстро растущие фонды. Твои австралийские облигации заработали семнадцать процентов. Ах, ну да, у вас там сладкая жизнь».