Вообще-то я предпочитаю общество устриц сборищу снобов из глянцевой прессы, но в конце концов настал момент, когда мне захотелось, чтобы мой труд заметили и оценили. Нытье Мартина уже не вызывало жалости, а лишь действовало на нервы, и я начала закипать. Весь вечер превратился в уродливую карикатуру на мою жизнь. Еще десяток — и, слава богу, можно сматываться.
Когда я захожу в гостиную, Джулия в соблазнительной позе восседает на рояле и под аккомпанемент загадочного женоподобного типа поет «Воспоминания». Аудитория внимает, не сводя с нее благоговейных взоров. Смотрится она бесподобно. Билли в уголке нашептывает Мигелю на ушко нежные глупости, Люсинда приклеилась к Дику, вид у нее довольный, словно у кошки, которая проглотила канарейку.
Никто и не заметил, как я выскользнула за дверь.
Понедельник. Моросит дождик. Я еду по Восьмой улице в «Астор» — самую что ни на есть распаршивую в городе парикмахерскую. У меня длинные, непослушные курчавые волосы — кому такие нужны на кухне? К тому же небольшая встряска мне не повредит. Нужно отвлечься от мыслей, что удача повернулась ко мне спиной.
Пристегнув велосипед к знаку «Стоянка запрещена», я захожу в салон и стряхиваю свою непромокаемую куртку. Внутри так тепло, что стекла запотели, а светильникам на потолке не под силу рассеять мутно-белый полумрак.
В «Астор» предварительная запись не требуется; мастера обоих полов, в основном иностранцы, скучают в креслах, треплются или просматривают журналы в ожидании жертв. Лишь некоторые стоят над клиентами, жужжат машинки. Ист-Виллидж. Ну и что? Мне нужна дешевая стрижка, а здесь, говорят, берут всего двенадцать баксов.
Меня направляют к свободному мастеру, женщине по имени Овид, как гласит значок на лацкане ее униформы, и та интересуется, чего бы мне хотелось. Вместо ответа протягиваю вырезку из журнала «Вот»: снимок истощенной бродяжки с желтыми, как у синицы-гаички, коротенькими перьями вместо прически. Очень надеюсь, это как раз то, что мне надо для преображения.
— Вы думай так?
Я киваю.
— Отшен короткий, так?
— Так.
Меньше чем за минуту она срезает сантиметров двадцать. Волосы летят на пол, засыпают мой клеенчатый нагрудник. Вот и все. У меня вспотели руки. Я так взволнована, раздражена и испугана, что сердце колотится как сумасшедшее, а подмышки взмокли от пота. Пальцы Овид то и дело задевают мою шею, и каждый раз, когда они попадают на какую-то нервную точку, голова непроизвольно дергается, будто я страдаю припадками.
Волосы уже торчат над ушами. Парикмахерша опять сбрызгивает их водой (шампуня здесь не держат), включает машинку и приступает к делу. Чем дольше жужжит машинка, тем яснее становится, что артистическая натура парикмахерши не восприняла картинку из «Вог». Вероятно, наше понимание стиля расходится: в зеркале я вижу совершенно не то, что мне грезилось.
Результат убивает. Больше всего моя голова похожа на кочерыжку: по бокам совсем коротко, а на макушке значительно длиннее. Чувствуя, что вот-вот разревусь, спотыкаясь, выхожу под дождь. С одной стороны, нет ничего плохого в том, что я обрезала волосы, — ощущение новое, легкое. Я снова и снова провожу рукой по затылку и вискам. Последний раз короткая стрижка у меня была в пятом классе, называлась «паж», под фигуристку Дороти Хэмилл. Но с другой стороны, мне грустно и обидно, как будто я это сделала назло себе: и так не была красавицей, а теперь и вовсе мальчишка-сорванец. Но, оказывается, я и не представляла, как выгляжу, пока не вошла на кухню.
Пабло и Хавьер приветствуют меня обычным «Hola, сото estâs, chica?», но прическу никак не комментируют. Хоакин же без обиняков заявляет:
— Милая, я дам тебе телефон своего парикмахера. Это нужно исправить.
— Совсем плохо, да?
Этого я и боялась. Но ведь никогда не поймешь, насколько все ужасно, пока не скажет кто-нибудь со стороны.
Хоакин вежливо поправляется:
— Да нет, не то чтобы плохо, — и, наклонившись к моему уху, шепчет: — Ты же не лесбиянка, нет?
— Нет.
— Я так и думал. Тогда тебе ни к чему расхаживать в таком виде. Иначе девицы из «Каббихоула»[30] прохода не дадут! Ты ведь недалеко оттуда живешь, в Вест-Виллидж?
Я киваю, кладу бумажку с номером парикмахера в карман куртки и повязываю косынку. Весь вечер я поглощена навязчивой идеей: исправить прическу.
Слава богу, хоть Ноэль орет меньше обычного. Со мной он, конечно, не откровенничал, но я расспросила менеджера: Ноэль, оказывается, предложил Дэнни открыть ящик, где тот держит инструменты, там нож Хавьера и нашелся. О’Шонесси сочинил какую-то неубедительную отговорку, вроде «случайно прихватил из посудомоечной машины», на что шеф, похоже, не купился. Уж не знаю, что там между ними произошло, только вид у нашего клептомана пришибленный.