Ночью ничего существенного не произошло. Да, не давали ни на секунду сомкнуть глаз дворняги, оглашая улицу своим скорбным воем, как будто заведомо уже хоронили хозяев; да, все полицаи вокруг, а так же два взвода лучших немецких солдат, отобранных самим гауптшарфюрером Шульцем, зорко следили за происходящим, ни на шаг не отходя от сельского амбара, где, в студёных стенах и были заключены местные жители, которые добровольно не захотели сотрудничать с новой властью; да, страсти были накалены до предела и стоило ли этому удивляться, если более пятидесяти человек с неминуемой тревогой ждали разрешения своей участи, но ни единого выстрела в эту тревожную ночь не прозвучало. Стоит ли описывать, с какой надеждой заключенные взирали в пространство, сколько раз они и в голос, и безмолвно посылали в небеса обетованные свои молитвы во имя спасения и хоть известно, что религия это опиум для народа, что во все время коммунистического строя на церковь и до, и вовремя, и после нами описываемых событий устраивали настоящие гонения, но не единожды человек, закутанный в овечий тулуп и обутый в войлочные валенки крестил себя и своих домочадцев, не в первый раз мать со слезами на глазах сначала целовала нательный крестик, а потом уже холодные щёчки своего ребенка, пытаясь отогреть его своим дыханием, и явно не в последний вон та девочка, стоя на коленях посреди мерзлого пола клала поклоны и проговаривала - Господи, помилуй мя, грешную, очисти от скверны душу моя, ибо только в тебе я ищу избавления и спасения! Господи, оборони меня от людей злобных, завистливых, жадных. Защити именем своим моего тятю с маманей от лютой казни. Верую в тебя, Господи!
А лишь только заалело где то далеко на востоке, ознамнуя восход солнца, как тут же бросилась на шею своим родителям, прижалась к ним в испуге, лишь бедное сердечко трепетало, как у малой птахи, закованной в клетку, как обняла она своего любимого братца и невозможно уже было разлучить их, оторвать одного до другого, пока чей-то сердитый голос снаружи не сказал,, отворяй, Михаил, время пришло,, Вот тут и поднялась великая стена плача, ещё сильнее люди склонили свои головы, ещё крепче пытались они унять дрожь, но не было им милосердия, не было им пощады...наступало утро.
Казнь была назначена на утро и среди немецких солдат в это ночное время без труда можно было прочитать оживление, несмотря на бессонные ночи, несмотря на дьявольскую работу, ими проделанную за рекордно короткий срок. Не зря обершарфюрер Мюллер практически ни на шаг не отходил от коменданта остерегаясь его слабохарактерности и того, что в последний момент он все таки не выдержит и спасует. Стоило только коменданту открыть рот, как тут же Ганс произносил в который раз,, вы же помните, господин комендант, что произошло в штольнях и сколько сынов Вермахта уже никогда не смогут ощутить сладкий вкус победы? Вы же прекрасно осведомлены, не так ли, как зорко следит за вами начальство и как рьяно оно ждёт от вас скорейших мер в решении этого вопроса? Не мне же говорить вам, как оно отреагирует, если мы ничего не предпримем и партизаны вытеснят нас из этого поселка? Вам же не хочется предстать перед военным трибуналом, не так ли?,, На что господин комендант неизменно отвечал,, да, вы обсолютно правы, господин обершарфюрер, на самом деле все так, но...правильно ли мы поступаем и нет ли другого выхода из этой ситуации, не можем ли мы пойти другим путем, менее кровавым?,, Обершарфюрер кривился и вновь все повторялось раз за разом, час за часом...не зря гауптшарфюрер Шульц в десятый раз уже осматривал посты, смоля вторую пачку сигарет за ночь...люди были на взводе, люди нервничали, но понимали ответственность данного момента и были твердо убеждены, что это все ведет к процветанию третьего рейха...однако, слава богу, близился рассвет и вот один из полицаев был послан к амбару, вот уже в утреннем тумане раздалось его картавое,, открывай, Михаил, время пришло,, Ну точно ворона прокаркала на погосте.