Яркий свет электрических лампочек, тепло, ощущение сытости и доброе лицо собеседника вызвали на откровенность.
Стал рассказывать о себе. Знакомая история русского интеллигента. По каким-то обстоятельствам не кончил в университете. Конечно, прошел необходимый курс тюремного заключения. Женился, не имея даже определенного заработка. На что-то все надеялся. На какую-то огромную перемену не только его личной, но всей русской жизни. И, казалось, мечта эта начала осуществляться, когда забурлили суматошливые дни освободительного движения. Говорил речи на митингах, призывал к объединению рабочих и проклял буржуазию. Писал в самой крайней газете, просуществовавшей всего полтора месяца. Так и резал: «Шайка бандитов, именуемая капиталистами и поддерживаемая буржуазным правительством…» Потом началась политика успокоения. С негодованием и отчаянием увидал, что дело не в одной правительственной реакции, что первые вспышки революции уже напугали, всем хочется вернуться к объединенной, спокойной жизни, все начинают беззастенчиво праветь.
Тут-то и встала жизнь во всем ее ужасе. Не мог так легко примириться, приспособиться, подделаться. А жизнь требовала своего. От голода, от вечного беспокойства за завтрашний день жена совсем отупела для понимания каких-то идей: «Поступи хоть в охранное отделение, а накорми меня и ребенка!»
Брался за то, за другое. Ничего не удавалось. Новые, беззастенчивые люди повсюду перебивали дорогу. Крайние левые стали посматривать на него подозрительно, умеренных отпугивало его недавнее прошлое. А дела становились все хуже. Одежда истрепалась, исхудал, ослабел от постоянной голодовки. Начал занимать у знакомых без отдачи. Нужда все сильнее принижала и развивала рабскую запуганность. Знакомые стали избегать встречи. Оставался физический труд. Но кто возьмет истощенного, нервного интеллигента, когда тысячи крепких, мускулистых рук тщетно ждут своей очереди?
— Вы сами понимаете… Некуда идти, не на что надеяться! Зачем вы меня остановили? Это был самый лучший, самый благородный выход. Был момент, была решимость… Я боюсь, что в следующий раз у меня не хватит сил даже на это.
Бородатый собеседник смотрел все тем же добрым взглядом больших серых глаз и во время рассказа сочувственно кивал головой.
— Теперь выслушайте меня.
Глава II
Химик Иванов
— Выслушайте внимательно меня, — повторил бородатый, наливая в большой стакан английского портера и закуривая сигару. — Но прежде позвольте представиться. Представитель одного весьма крупного предприятия, по образованию химик, фамилия моя…
Бородатый странно усмехнулся.
— Ну, зовите меня просто Ивановым. Вам ведь паспорта, надеюсь, не надо показывать?
— Меня зовут Воскобойников и так я числюсь и по паспорту.
В голосе оборванца сухо прозвучали ноты подозрительности.
— Вот в вас и сказался типичный русский интеллигент. Не все ли вам равно, в сущности, как меня называют: Иванов ли, Петров, Сидоров?.. Дело не в имени, а в том, что я вам предложу и что, может быть, для вас удобно и выгодно. Да, потом, не я сам первым дал вам повод считать фамилию Иванов ненастоящей. Впоследствии вы поймете причину моей скрытности. Во всяком случае, в ней нет ничего опасного для вас. Итак, побеседуем. Но прежде позвольте вам задать один вопрос. Вы, поскольку я понимаю, не примиряетесь с современной жизнью. Вы желали бы видеть ее иной, более разумной и справедливой. Вы, конечно, социалист и мечтаете о равенстве всех людей. Вы в мечтах хотите сломать эту, нынешнюю жизнь и переделать ее по-своему. Но не приходило ли вам в голову, что, помимо огромной трудности переделать многовековой уклад жизни, всякий вправе вас спросить: да не пустая ли это фантазия, возможно ли на деле такое разумное и справедливое человеческое сожительство? И не думаете ли вы, что гораздо легче и гораздо полезнее, как пример для всего человечества, было бы начать сначала и основать государство на новых началах, в безлюдной необитаемой местности? Посмотрите, выходцы из старой Европы основали Северо-Американские Штаты, республику, которую люди XVIII века считали за миф. Ученый Маколей даже в XIX веке сомневался в прочности основания заатлантической республики. Я не восхищаюсь Америкой, но все же это большой шаг вперед против Европы с ее ветхими предрассудками. Сделаем другой шаг: оснуем государство на тех началах, к которым пришла современная наука об обществе.
— Но ведь попытки в этом роде были. И в той же Америке. Икария и другие колонии с коммунистическим строем. У нас в России толстовцы. Все это жалкие попытки, кончающиеся обыкновенно развалом общин.