— Этот мальчишка, — воскликнул между тем епископ, — поклялся отравить мое существование. Он следит за мной как тень, попадается мне на каждом шагу. Смотрите, какие у него подлые змеиные глаза.
— Проучить его надо! — закричал Ретель.
— Высечь, как раба! — прибавил Русси.
Филипп весь затрепетал и протянул обе руки вперед для защиты.
Некоторые из рыцарей, привлеченные шумом, бросили песни и обратились в сторону епископа. Он же, поджигаемым всеобщим хохотом и криком, стал подниматься из-за стола, опираясь одной рукой, украшенной перстнями, на стол.
Только в тот момент, когда ему пришлось сделать движение, сказалось огромное количество выпитого им вина. Комната кружилась в его глазах, пол, казалось, скользил из-под ног; однако желание показать гостям свою власть над слабым мальчиком было слишком сильно, чтобы отказаться от него по такому ничтожному поводу.
Он сделал над собой усилие, рука его побелела от напряжения; другой рукой, сжатой в кулак, он размахнулся изо всех сил, готовясь ударить мальчика по лицу. Этот удар сильной руки, украшенной к тому же тяжеловесными кольцами, мог размозжить череп мальчика или во всяком случае произвести тяжелое увечье. Наступила минута молчания, даже пьяные слуги прервали свой торопливый ужин и наблюдали страшную сцену.
Вдруг произошло что-то неожиданное. Занесенная рука провела в воздухе резкую линию; мальчик с ловкостью обезьяны присел на корточки и отпрыгнул в сторону. Рожэ, увлеченный тяжестью собственного тела, грузно упал на пол, ударившись лбом об угол камина.
Дикий хохот, крики и восклицания, как гром, разразились в комнате. Опьяневшие рыцари, забыв всякое уважение к высокому сану хозяина, катались от смеха, глядя на его длинную фигуру, лежащую на полу и делающую тщетные попытки подняться. Кто-то из слуг кинулся поднимать его. В довершение смятения собака, спавшая у камина, громко залаяла, испуганная неожиданным шумом.
Филипп, бледный и дрожащий, наблюдал эту комическую сцену, наводившую на него ужас. Епископ никогда не простит ему такого унижения. Это было ясно. Позорное наказание, заключение в подвал, кандалы, а, может быть, и смерть — вот страшные картины, которые вихрем пронеслись в его голове.
Занятые епископом гости на миг забыли о нем. Пьяные слуги тоже не обращали на него внимания. Скорей прочь отсюда!
Филипп едва отдавал себе отчет в своих действиях; как тень скользнул он вдоль стены к двери и пока несся за ним вслед еще не умолкший смех, брань и крики, он уже мчался по лестницам и коридорам замка во двор, чувствуя, что лишь где-то далеко, вне замка, может он еще надеяться сохранить жизнь.
Мост был поднят; двое вооруженных часовых прохаживались у ворот с алебардами на плечах; по всей вероятности, только они одни не были пьяны. Они не обратили внимания на тоненькую фигурку мальчика, мечущегося со дворе в поисках лазейки.
Зубчатые стены окружавшие замок были недоступны. Если бы даже удалось взобраться на них, то спуск вниз был невозможен; глубокий ров, наполненный водой составлял второе непреодолимое препятствие. Однако Филипп был слишком возбужден и слишком ясно сознавал грозящую ему гибель, чтобы иметь время отдаваться безнадежности. Отчаяние придавало ему сил и вдохновляло ого.
Двери конюшен были открыты; пьяные конюхи вповалку храпели на пороге. Перепрыгнуть через бесчувственные тела, вскочить на одну из лошадей и подлететь во весь опор на неоседланной лошади к воротам было делом одного мгновения.
— Кто идет?
— Паж его преподобия, епископа де Розуа! Срочное поручение. Опустите мост!
Один из часовых схватил лошадь под уздцы.
— Да это никак Филипп?
— Да, да, это я. Епископ велел мне лететь с быстротой молнии. За задержку отвечаете вы!
Голос Филиппа дрожал, он захлебывался от волнения. Все зависело от силы его убеждения Однако часовые сдались не сразу.
— Куда же тебя несет ночью? Ведь тебя убьют где-нибудь в лесу.
Другой часовой проворчал сквозь зубы:
— Только спьяну придет в голову посылать с поручениями ребенка.
— А куда же именно ты едешь? — спросил первый.
— К герцогу Гэно, поручение срочное! Не задерживайте!
— К герцогу Гэно, протянул солдат, — а не скажешь ли нам, зачем понадобилось епископу посылать к герцогу? Или он так пьян, что сам не знает чего хочет?