Он не хотел бежать с Кака-баем.
Когда заголились ребра кибиток, заметались женщины с подушками и чувалами в руках, покатился казан, отброшенный торопливой ногой, и тысячи овечьих копытцев зашелестели по песку, Нур Айли понял, что пришло непоправимое. Он не побежал за верблюдчиками, он подошел к Дик Аяку, вытер коню запылившийся глаз — и ему отчетливо представилось, что Дик Аяка уже нет и он один стоит среди истоптанных песков, исчезли кибитки и нестройный шум бедствия, уплыла на верблюжьем горбу согнутая спина Ай Биби и не слышно человеческих звуков каравана. Все, чем жил Нур Айли, ушло за границу жизни… Так что же? Бежать с Кака-баем? Оставить родину? Могилу отца? Друзей? Кончить жизнь в чужих песках?
— Милый, собирайся! Возьми новый коврик на седло!
Ай Биби прошелестела мимо и бросила коврик на руки Нур Айли.
— Я не поеду, — сказал Нур Айли и уронил коврик.
Пастухи кричали: „X… х! Чок! Чок! Чок-чок!“ Подходили верблюды и ложились. К верблюдам несли сундуки, кошмы, переплеты кибиток, тюки с каракулевыми шкурками.
Кака-бай прикладом винтовки разбивал неубранную кибитку.
— Подавитесь моими остатками! Пропадай всё! Нет больше Кака-бая!
Темнело. Еще раз, с шубой на плечах, возникла у конской головы Ай Биби.
— Я с тобой, Нур Айли! Спрячешь меня? Бежим!
— Куда бежать?
— Куда хочешь! В колхоз. Все равно.
— А Дик Аяк?
Среди пустоты и остатков бродила Анна Джемал с детской люлькой в руках. Кака-бай крикнул ей:
— Э! Посади гелинбай на верблюда! На белого![7]
— Все готово! — сказал, подбегая, Додур.
Бросил папаху на песок и ладонью собрал пот со лба.
— Кончена жизнь, — проговорил, отвернувшись, Кака-бай.
— Мы вернемся, отец! Все вернется… Нур Айли, давай отцу Дик Аяка! — И взял Дик Аяка за повод.
— Не трогай! — сказал Нур Айли с силой.
Он поддержал стремя Кака-баю, подобрал с песка новый коврпк, положил его на ишака и поехал за караваном.
Под утро Кака-бай сделал привал у древней могилы недалеко от границы.
Тень Дик Аяка была неподвижна. Нур Айли сидел возле коня и тихо пел:
Я покрою поцелуями всю твою голову, о мой Кыр-ат[8], Даже ценой человеческой души нельзя тебя купить.
Ай Биби приподнялась на локте. Могила стояла в тишине. Только Нур Айли шепотом делился с ночью нечалью своего сердца:
Ай Биби, притаясь, слушала робкие и заунывные жалобы Нур Айли, потом подползла к нему.
— Ты жалеешь, что ушел со мной и Дик Аяком? Зачем поешь такое?
— Что мне петь, Ай Биби? Через несколько часов взойдет солнце. В последний раз!
— Я буду с тобой.
— Аллаяр прав: случись что-нибудь — и Кака-бай прогонит меня. Куда я пойду в чужой стране? Зачем я бегу от родины?
— Тише!
Анна Джемал подняла голову. Осмотрелась и подкралась к могиле. От гробницы, одетой куполом, падала на песок скошенная тень. У подножия, отделенного от суетного мира глинобитным возвышением, были расположены углубления. В эти куполообразные погреба вели глубокие и узкие приступки. Старое туркменское поверие гласит, что пребывание в недрах святой могилы излечивает от болезней. Рядом с могилой на двух подставках, сбитых из глины, был дугообразно утвержден прут, обвязанный множеством тряпочек. Анна Джемал оторвала длинную полоску от штанов, привязала к пруту и несколько раз, согнувшись, прошла под ним.
— Лечится от бесплодия, — прошептала Ай Биби. — Надеется подарить сумасшедшему второго сына. Она хочет этого день и ночь.
— Пусть привяжет тряпки к своему верблюду!
Ай Биби тихонько засмеялась.
Шаги и незнакомые голоса послышались вблизи. Кака-бай зевнул, вздрогнул и быстро взял винтовку.
— Все спокойно, отец! — сказал, появляясь, Додур. — Смотри, кого я встретил в буграх и едва не застрелил.
Два человека шли сзади. Один — старичок, прикрытый пышной чалмой. Другой — богатырь. Старик шел семеня и кланяясь. Голова его неустанно вертелась из стороны в сторону. Кака-бай, увидев старичка, воскликнул:
— Бэ, Оджор Аймет! Откуда ты?
— Оттуда, почтенный Кака-бай!
— Куда идешь?
— Из той страны в эту.
— Как живешь?
— Аллах милостив. Оджор Аймет — маленький человек, между двух великих стран его и не заметно.
Скромный Оджор Аймет занимался контрабандой. Пал-ван Мамед был его джигитом и вьючной силой: он уносил за ночь, не останавливаясь, тюк с шевиотом, английскими бритвами и терьяком[10]. Кака-бай рассказал старичку горькие новости последних дней и ночей.
7
По обычаю, некогда распространенному в Туркменистане, супруги не называли друг друга настоящими именами, а присваивали друг другу клички. При обращении к жене муж просто ее окликал: "Эй!" Гелинбай— богатая невеста — так Кака-бай называл Ай Биби.
9
"Песнь, заставившая плакать Хемета" ("Хемет агладан"). Слова великого туркменского поэта XVIII века Махтуикули.