Однако, как сейчас лучше организовать службу в горах, Агейченков, если честно, пока представлял себе слабо. Понимал, что по старинке нельзя, а вот по-новому… Зрело это постоянно в голове, казалось даже близким, но окончательный вариант никак пока не укладывался в их возможности. Чего греха таить, слишком сильна была привычка действовать по старинке. Что-то нужно было еще додумать…
Распорядившись убрать трупы и подготовить их к транспортировке на Родину в качестве «груза-200», Агейченков попросил Гокошвили рассказать и показать на местности картину произошедшего нападения на пограничников. Комендант уже до него в этом разбирался. Николаю Ивановичу надо было проанализировать случившееся, выявить свои недоработки и промахи. Он по-прежнему считал, что трагедии можно было бы избежать. Будь, конечно, все учтено. Ему нужны были детали, чтобы не только самому все понять, а и объективно доложить командующему региональным управлением. Человек он дотошный и непременно спросит о подробностях, сегодня же, после обеда, потребует доложить, какие выводы из ЧП сделал командир отряда. И тут уж нельзя говорить приблизительно. Генерал любит точность и твердость, терпеть не может, когда кто-то мямлит или боится взять на себя ответственность.
Они вдвоем с комендантом прошли на то место, где недавно была позиция боевиков, выбранная, кстати, очень удачно. Видно, что действовали опытные вояки. Были предусмотрены очень рациональные пути отхода. Нападавшие были ко всему готовы.
Рассказывая о своем видении случившегося, Гокошвили, как всегда, торопился, торопливо выстреливая фразы. Майор был человеком очень импульсивным, не терпел ни малейшей медлительности. Он и внешне напоминал Агейченкову тонконогого горного красавца скакуна. Высокий, упругий, жилистый, без лишней жиринки на гладком, словно продубленном, оливковом теле. Лицо немного аскетическое, с острым подбородком, слегка выпирающими скулами и классическим носом с горбинкой, но одухотворенное. И глаза — большие, темные, выразительные. В них все отражается: и боль, и радость, и разочарование. Все оттенки чувств можно по ним прочесть.
Слушая его объяснение, Агейченков не переставал удивляться эмоциональности коменданта. Конечно, ЧП было из ряда вон выходящее, кого угодно могло вывести из равновесия, — и взволнованность коменданта вполне объяснима. Но сдержанность, по мнению Николая Ивановича, пусть даже небольшая, еще никому не мешала. Гокошвили же не сбавил темперамента и тогда, когда они приехали в комендатуру и речь пошла о совсем обыденных делах. Он и о только что отстроенной его людьми столовой для личного состава говорил все так же горячо и рьяно. Майор так ее расхваливал, словно это был не обычный хозблок, а по крайней мере княжеский дворец.
Первая комендатура была оборудована хорошо. Ее система траншей, расположение резервных застав и блиндажей, врезанных в склоны гор, позволяли не только обстреливать значительный кусок долины, а и далеко просматривать дорогу вдоль реки. Тут зам Агейченкова по технике и вооружению полковник Даймагулов постарался. Нармухамед Ниазович, или, как его звали, Николай Николаевич (против чего он не возражал), был опытным инженером и за возведением фортификационных сооружений следил строго. Он вообще был трудолюб. Днем и ночью его можно было встретить на строящихся объектах. Причем не в качестве наблюдателя, а непосредственного участника работы. Он показывал всем и каждому, как подбирать и подгонять камни для возведения стен, раскорчевывать древесину, строгать доски… Словом, оборудование комендатуры нареканий не вызывало.
Но была и отрицательная, чисто психологическая сторона в расположении лагеря. Рядом, почти за городком, начинался могильник, принадлежащий, по преданию, тайпу Яндербаева. И добро бы это было просто кладбище с косо торчащими из могил камнями, как это принято у чеченцев. Так нет же, здесь, по склону, опоясывая небольшой хребет, стоял так называемый «город мертвых» — соседство не из приятных. По отлогому склону сверху сбегали замшелые покосившиеся каменные гробницы-кубики без окон, некоторые из них стояли тут не одну сотню лет. И венчала все это, как бы охраняя покой усопших, старинная высокая сторожевая башня, торчащая над долиной кривым серо-зеленым зловещим рогом.
Когда Агейченков смотрел на этот бесконечно стекающий с горы поток могильников, ему становилось не по себе. Он помнил рассказы местных старожилов об этом зловещем месте. Сюда попадали не только усопшие, но и живые люди, и далеко не по своей воле. Если раньше в чеченской семье кто-то заболевал, скажем, чумой, тифом или проказой, их всех до одного палками выгоняли из жилищ и с воем и улюлюканьем сопровождали сюда, в «город мертвых». Без различия пола и возраста загоняли людей в одно из этих крепостных строений и замуровывали навечно…