В нем не было ни капли турецкой крови — хотя он был похож на любого обитателя Средиземноморья. Черные глаза немного навыкате, черные чуть вьющиеся волосы, кожа темнее, чем у обычного англичанина — скорее, как у индуса. Внешность он унаследовал от бабки, гречанки. И город был ему не чужим — потому что именно здесь в 1920 год прогуливающийся по набережной — тогда она еще не звалась «авеню Кеннеди» британский морской офицер вдруг увидел потрясающе красивую турчанку, одетую на европейский фасон. Он попытался заговорить с ней на своем жалком турецком, и услышал в ответ на превосходном английском с произношением Челтенхем Ледиз Колледж: «Можете не стараться, мистер, у вас все равно ничего не выйдет». Это и была его бабушка, дочь богатого греческого купца, учившаяся в Великобритании…
На выходе из аэропорта он не стал заказывать такси — а вместе со всеми бедняками сел в долмуш, на нем и доехал до Стамбула. Там он пересел еще несколько раз, пока не оказался на площади Таксим — довольно убогом подражании европейским площадям. Она была известна лишь тем, что несколько лет назад снайперы-националисты открыли здесь огонь по митингу оппозиции.
Еще тут разворачивался трамвай, идущий по историческому центру.
Англичанин сделал вид, что рассматривает архитектуру — хотя и рассматривать тут особо нечего было, а через несколько минут его окликнули:
— Ахмади! Дружище, ты ли это?!
«Ахмади» был его оперативный позывной в Омане.
Они обнялись, поцеловались по-турецки — то есть просто соприкоснулись щеками. Встречавший его офицер был высокопоставленным сотрудником турецкой военной разведки. Одновременно он сообщал британцам новости из мрачного мира правофашистской диктатуры Эврена в обмен на паспорта и деньги на начало новой жизни в Англии, когда дела пойдут совсем плохо…
— Я. Кто же еще…
— А ты не изменился.
— Зато ты…
Турок хлопнул его по животу.
— Кто плохо кушает, тому доверять нельзя!
— Даже так…
— Пойдем, прогуляемся…
Они пошли вниз по проспекту Истикляль к Галатскому лицею. Тогда на этой улице еще не было так людно, и магазинов столько не было. Это была одна их визитных карточек бывшей турецкой столицы — самая европейская улица города. Турецкое выдавали только типичные для турков выдающиеся деревянные закрытые балкончики — они назывались киоски, турки в них любили отдыхать.
— Я встречаюсь с русскими. У тебя всё готово?
— Конечно, друг.
— Можешь проследить, только ради Бога не трогай.
— Сделаем…
— Что нового здесь?
— Ничего, — вздохнул турок, — знаешь, Турция — это страна, в которой за десять лет меняется всё, а за сто — ничего.
— Как твой сын?
— Хочет стать футболистом… вах… позор на мою голову…
— Пусть приезжает к нам. У нас есть футбольные академии.
— О чем ты говоришь, друг?! Я хочу чтобы мой сын пошел по моим стопам — а не пинал мяч.
— Аллаху виднее.
— Аллаху виднее, только чем я его так прогневал…
Они прошли мимо Галатского лицея — лучшей светской школы в Турции. Тут улица делала резкий поворот — и шла к Тунелю.
— Послушай, дружище. Ты помнишь, Кямрана?
— Да, разумеется.
— Как закончишь, загляни к нему. Я тебе покажу кое-что.
— Что именно?
— Допросы русских. Точнее, грузин. У нас сейчас каждый день: что ни день, так переход границы. Один к себе столько золота примотал, чуть не утонул.
— Что говорят?
— Говорят, плохо все, русские грузин больше не любят, расстреливают. Этот Георгадзе никому дыхнуть не дает, воровал — смерть. Вах…
— Хорошо, загляну.
…
Вещей у англичанина не было. Он зашел на верхнюю станцию Тунеля — или закрытого фуникулера, ведущего вниз, к самому Босфору. Дождался вагона, попытался понять, кто его провожатые. Турки работают топорно, двоих он спалил. Под его пристальным взглядом они смутились.
Диктатура, однако. Профессионализму не способствует.
Выйдя внизу, он медленно пошел к пристани. Тут ловили рыбу, тут же ее жарили и продавали в разрезанной пополам булке. Народ ждал паром, чтобы перебраться в азиатскую часть Босфора. Моста через Босфор так пока и не было…
— Эфенди, вкусная рыба. Эфенди…