Рябов читал в прологе. Сначала хотели дать ему главную роль — роль бригадира, который спасает героиню-агронома. Но, помимо того, что в первой сцене герой должен внести на руках полузамерзшую героиню, во второй сцене предстояло объяснение в любви, а в третьей — самое тяжелое: первый поцелуй. Все это было, как бывает в жизни и в особенности в пьесах, но Женя безнадежно краснел уже во второй сцене при необходимости взять героиню за руку, а довести дело до третьей сцены и вовсе не было никакой надежды. Его призванием было читать Маяковского. Последние слова пролога он произнес с такой силой и неподдельным искренним чувством, что зал буквально замер.
А второй раз такая же тишина была в зале, когда шла вторая картина и бригадир Мацнев стоял рядом с агрономом Бажиной у пшеничного поля, уходящего в голубую даль. Лицо его было так нежно и серьезно, так естественно глуховат голос, что лучшего для сцены нельзя было и желать. Конечно, Женька Рябов никогда бы не смог достигнуть такого мастерства.
Да и всю пьесу, надо сказать, принимали хорошо. Она была легкая и серьезная, несколько наивная, но сердечная, с любимыми и всеми известными песнями. Первое место и первая премия — радиола — были присуждены нам.
В Пристани прожили два дня. Бушевал буран, и за нами из совхоза ничего не могли прислать. Жили в Доме культуры, заняв все кабинеты и сцену. Каждую минуту ожидали, что подойдут тракторы, но их все не было.
Предприимчивый Мацнев, чтобы как-то скоротать время, возглавил подготовку к фестивалю будущего года. От лихих плясок трещали полы, директор Дома культуры, заглядывая в фойе, сокрушенно качал головой. И среди всего этого молодого, искрящегося веселья, среди песен и танцев, шуток и комических ухаживаний нет-нет да и промелькнет что-то очень серьезное, что совершенно не вязалось с кажущейся беззаботностью этих молодых людей. Если присмотреться повнимательнее, можно было заметить, что Рябов уже несколько раз уединялся в зрительном зале для каких-то переговоров с Повышевой и Легостаевой.
Серьезный разговор был и у меня с Евгением. Так откровенно по душам мы говорили с ним впервые с того вечера, когда на заседании комитета разбиралось его персональное дело.
Он сказал, что давно уже хочет поговорить со мной, но все не решается, потому что не знает, что я думаю о нем после всего происшедшего. А разговор опять о ферме — как туда двинуть молодежь.
Женька волновался, потому что для него это был разговор о том, как жить — изобретателем или приобретателем. По своей натуре он принадлежал к изобретателям. Им всегда труднее, но ими ведь движется вперед жизнь.
— Мне тогда правильно поддали, — говорил он. — Но что бы я там один сделал? У нас ферма сейчас как исправительная колония. Кто провинился или ничего делать не умеет — на ферму его! А потом сами же и удивляемся, почему там безобразие. Сам я решил, что пойду дояром, если надо. И теперь без всяких выкрутасов, чтобы привариться намертво. Игорь тоже идет. Но скотником. Боится, что дойки у коров пообрывает. Это он, конечно, шутит, не в этом дело. Наверное, стесняется Валентины, они вместе идут. Больше пока никто не согласился, но — честное слово! — согласятся!
По возвращении в совхоз договорились собрать общее комсомольское собрание и призвать на нем девочек пойти доярками на ферму. Но получилось все несколько иначе, чем предполагалось.
Вечером, перед собранием, к директору поступило семнадцать заявлений с просьбой направить работать на ферму. Собрание отменять было неудобно, его открыли, и Владимир Макарович произнес напутственное слово тем, кто завтра должен был прийти на ферму. Из семнадцати человек было отобрано двенадцать.
В президиум на мое имя пришла записка Гали Старцевой:
«Как же это? Все девочки пойдут на ферму, а я — в стороне? Нет, я тоже пойду туда, кашу или суп сварить всякий сумеет. Помогите мне, пожалуйста!»
С ней пришлось провести индивидуальную работу, чтобы она отказалась от своего хорошего намерения. Она была очень нужна на своем месте.
На следующий день утром началась реорганизация на ферме. При вступлении в должность новоиспеченных скотников, доярок и телятниц присутствовал сам директор. Его состояние было всем понятно. Он шел на большой, очень большой риск. Заменить сразу столько работников, пусть и плохих, причинявших ежедневно массу неприятностей, заменить этими мальчишками и девчонками, двое из которых уже сбегали отсюда, — чем все это кончится? Вначале у директора было намерение заменить и бригадира, но он просто не решился сделать это. Самое тяжелое еще впереди — весна, распутица и бескормица. И что, если новенькие так же дружно сбегут отсюда, как пришли сейчас? И не перепортят ли они всех коров еще до того, как мало-мальски научатся доить их? Энтузиазм хорошее дело, но если бы хватало его на всю жизнь!