Проехали Горбатый мост, поднялись на Теплую гриву, тянущуюся вдоль просторного Аверина лога, похожего на долину. Здесь начиналась земля суртаевской бригады. Владислав предложил сделать небольшой круг, чтобы посмотреть, как середина поля, и мы свернули с дороги на стерню. Лошадь пошла шагом, но колеса не тонули.
— С утра пахать, — озабоченно сказал Суртаев, — обязательно пахать. — Он сразу изменился и повеселел. — Знаете, как трудно без дела! Если бы раньше начали — и вчера бы ничего этого не было. Да и так — не столько было, сколько директор кадило раздул. Санька очень хороший человек. Он был все время один, товарищи только два раза в месяц: в аванс и в получку. А теперь он совсем другой стал. Володька — тот влип в эту историю. Он сроду никого пальцем не трогал. Мне теперь нельзя так говорить, но если бы мне Звонцев попался, я бы сам ему как следует поддал.
Он замолчал. Солнце уже село. Все небо было затянуто черным тяжелым пологом, которого будто не хватило на западе. Там сияла нежными красками вечерняя заря.
— Хотя бы дождя завтра не было! — сказал Суртаев, поворачивая лошадь назад, к дороге.
При выезде на нее нас тряхнуло. Суртаев остановил лошадь и спрыгнул с ходка. Я не сразу понял, в чем дело. Владислав разглядывал борозду, тянущуюся вдоль дороги. Это не была прошлогодняя, случайно брошенная и размытая вешними водами борозда. Ровная, захватившая весь придорожный бурьян, борозда была совершенно свежей, проведенной совсем недавно.
И в это мгновенье на самом краю степи, где над четкой линией, разделявшей небо и землю, горела пурпурная полоса, вспыхнул огонь повернувшегося к нам трактора. Свет его казался яркой и чистой вечерней звездой.
— Кто это выехал? — спрашивал сам себя Суртаев, настегивая лошадь. — Вот черти! Только бы загонки правильно отбили!
И в голосе его, и в лице, и во всей подавшейся вперед фигуре были и досада, что начали без него, и зависть, что не он сам провел свою первую бригадирскую борозду, и радость, перекрывавшая все остальное, радость оттого, что наконец-то начали.
Нельзя теперь терять ни одного часа. Он уже знал по своему, пусть еще совсем небольшому, но горькому прошлогоднему опыту, что каждый потерянный теперь час будет трижды проклят осенью. Пусть не будет больше этого: изумрудного хлеба под хмурым осенним небом, пусть он нальется и пожелтеет в августе! Пусть будет очень тяжело сейчас, пусть будут бессонные ночи, любое напряжение, но никогда, никогда чтоб не повторился прошлогодний позор!
Шли дни, и в дневнике Риты появлялись новые записи.
«29 апреля
У нас произошли приятные и неприятные события. Во-первых, наконец-то начали пахать. Включились все, кроме Юльки Четвертакова. Он все еще на центральной. Его настроение легко себе представить. Но Владька говорит, что завтра-послезавтра Юлька все же будет здесь. Хотя бы! «Единица» стоит, разумеется. Без этих двух тракторов делаем ежедневно 150—160 гектаров. Конечно, это мало, и нас ругают в совхозном бюллетене. Но для начала это не так уж и плохо. Днем как-то незаметно трактористов, видны на полях только черные, уже широкие полосы пашни. А ночью по свету сразу можно пересчитать все тракторы. Весело смотреть ночью на огни в степи.
Вчера утром было комсомольское собрание. Разбирали персональные дела Левашова и Иванникова. Все это было как снег на голову. Особенно неожиданно, что в этой истории оказался замешанным Володя Иванников. Мне казалось, что он муху никогда не тронет, такой он спокойный и уравновешенный. Но он терпеть не может нечестности и несправедливости.
Он очень подружился с Левашовым, и я даже не знаю, хорошо это или плохо. Санька, как мне кажется, вообще хороший человек и товарищ.
Прошлой осенью Толик Синельщиков буксировал с центральной усадьбы лафет, но у него сломался трактор. Он пешком пришел на бригаду и лег спать. Утром встает, а его трактор с лафетом уже на стане. Это Левашов ночью возвращался с работы, подцепил поломанный трактор вместе с лафетом и притащил на бригаду, хотя его никто не просил об этом. И недавно еще такой же случай был. Везли плотники с центральной усадьбы доски, сами сидели в кабине и не видели, как все доски растеряли по дороге.
Левашов ехал сзади и все доски подобрал, не поленился. А ведь есть еще немало таких, которые в аналогичных случаях рассуждают: не мое, мне за это все равно не заплатят!
У нас всегда много таких работ, без которых мы не можем обойтись, но на них маленький заработок, и некоторые не хотят их выполнять. А Санька никогда не скандалит и не спорит: надо — значит надо. Не ему, так другому все равно придется это делать. Потом наряд посмотрит, присвистнет — и все. Одно плохо: он никак не отвыкнет от выпивки. И Володьку, конечно, он затянул выпить. Без этого ничего бы и не случилось.