Когда Владька кончил давать указания, Юлька устало спросил:
— Прицепщика не дашь?
У Владьки ни одного свободного человека нет. С Юлькой еду я.
Юлька здорово изменился за этот год. Он высокий и худой, чуточку сутуловатый, каким был и в школе. Но в движениях его, в лице, в манере говорить появилось что-то новое, сдержанное, уверенное и собранное. Это новое было и в том пружинном, щеголеватом движении, которым он, взявшись рукой за дверцу кабины, одним махом очутился в ней. Новое было в его манере улыбаться одними глазами и краешком губ и в односложных, лаконичных его ответах — ответах уставшего рабочего человека.
— Как живешь, Юлька? — громко спрашивал я его, стараясь перекричать шум мотора и дребезжание кабины.
— Ничего!
Думаю, что же еще спросить его.
— Трактор сейчас хорошо у тебя работает?
— В норме!
— А как заработок?
— Порядок!
Я прекращаю расспросы. Едем молча. Юлька ведет трактор напрямик, через лога. Руки его непрерывно трогает рычаги. Чуть наклонившись вперед, он внимательно смотрит на едва заметный след, по которому нам надо ехать.
Я смотрю на него сбоку, и он, чувствуя это, вдруг широко улыбается удивительно симпатичной знакомой улыбкой.
И хотя мы больше ни о чем не спрашиваем друг друга, я чувствую, что и в самом деле у Юльки, нашего веселого, доброго моряка, сейчас все в порядке.
Трактор в темноте круто разворачивается у плуга, я вылезаю, чтобы его прицепить. Юлька напряженно смотрит в заднее стекло, осторожно подпячивает трактор. Потом вылезает и коротко объясняет мне обязанности прицепщика.
Гоны на поле идут с запада на восток. На востоке небо черное, с редкими, проглядывающими в облаках звездами. А на западе долго светится над горизонтом узкая полоса. С каждым гоном она становится все бледнее и бледнее, потом исчезает совсем. И с каждым новым гоном начинает светлеть небо на востоке.
Время тянется медленно, и к утру становится нестерпимо холодно. Юлька то и дело оборачивается и смотрит, на месте ли я. Видимо, боится, что засну и свалюсь с плуга.
Справа черная свежая полоса пашни с каждым гоном становится все шире, все светлее делается небо на востоке. И когда кругом все посерело и будто застыло в напряженном ожидании того мгновенья, от которого начнется настоящее утро, мы с Юлькой одновременно задремали и одновременно же проснулись, потому что трактор вырвался из борозды и сделал большой огрех.
Юлька остановил трактор, вылез и признался, виновато улыбаясь, что задремал. Решили сделать перекур.
Насобирали целую копну соломы, разожгли костер. Стоять у самого огня было приятно. Стоять и смотреть, как черно-красные проворные языки пламени бегут по соломе, как стелется по земле густой белый дым. Молчали, хотя я чувствовал, что Юльке хочется что-то сказать.
Лицо его было очень усталое. Только сейчас я разглядел, как он похудел за эти трудные дни.
Стали просыпаться птицы. Где-то совсем рядом, за гривой, гудели тракторы.
Юлька вдруг нахмурился, в последний раз затянулся сигаретой, швырнул ее в сторону. Сказал, не глядя на меня:
— Хлопцы наши досевают. Надо пахать.
Мы пошли к трактору. Надо, конечно, пахать. Еще два-три дня пройдет для всех в очень большом напряжении. Трудно Юльке, который не спал за последние двое суток ни одного часа. Но весна подгоняет, надо торопиться.
Мне было немного досадно, что нам не удалось ни о чем переговорить, но это уж не так важно. Успеем наговориться после посевной.
А Юлька уже у самой кабины, когда взялся рукой за дверцу, вдруг обернулся ко мне:
— Как вы думаете, ребята простили мне, что я тогда не поехал сразу со всеми? Я уже тысячу раз пожалел, что так у меня все получилось. Никто мне никогда не напоминает об этом, а все равно сам я думаю. Только вот когда работаешь изо всех сил, на пределе, тогда все забываешь. Тогда кажется, что все хорошо. И я думаю тогда, что счастье — это когда ты себя уважаешь, когда ты все, что можешь, отдаешь общему делу.
Юлька несколько секунд ожидает, что я отвечу. На лице его появляется напряженное выражение, как, бывало, в школе, когда я раздавал сочинения и очередь доходила до него.
Юлька спохватывается — время ли сейчас для дискуссий о сущности счастья? Одним махом он опять оказывается в кабине, смотрит в заднее стекло, как я усаживаюсь на плуге, кивает мне головой:
— Поехали!
Черная жирная земля разворачивается, плывет навстречу плугу. Лучше не смотреть на землю. Так легче. С непривычки я очень устал, немного кружится голова.