А сдаваться нельзя. Совестно будет мне перед Юлькой, которому труднее. Себя не буду уважать. А это, как говорит Юлька, самое главное для человека.
Возвращаясь из своего обычного ночного объезда по агрегатам, Владька решил заехать на Теплую гриву, которую засеяли в первую очередь, еще в десятых числах мая.
Впервые за многие дни у Владьки было спокойно на душе: огромные черные поля, разворачивающиеся слева и справа, почти все были засеяны. Самое тяжелое в этой весне уже позади.
Из-за дальних грив выкатывалось солнце, освещало поля вокруг, и Владька подумал, как быстро все здесь переменилось для него. Когда он прошлым летом в первый раз проезжал по этой дороге и смотрел из машины на неоглядные, тяжело ходившие под ветром густо-зеленые хлеба, у него возникло смутное и тревожное чувство. А теперь эти черные поля были понятны, и близки, и дороги ему.
Еще издали он увидел главное, что хотел увидеть, чем жил все эти последние дни: черная пашня на Теплой гриве отливала нежной зеленью первых всходов.
Радостно обожгло сердце. Владька остановился у самого края поля, спрыгнул с ходка и пошел вперед по самому краю посева, не решаясь зайти на самое поле, чтобы не наступить на нежные зеленые рядки. Потом все-таки прошел за полосу обсева, посмотреть, как там. Нагибался, разгребал землю, разглядывал, много ли еще невзошедших зерен, нет ли овсюга.
Потом он проехал до самого конца поля, остановился и тоже прошел за полосу обсева. Всходы и здесь были ровные и хорошие, первые всходы его первого хлеба. И Владька впервые, может быть, за всю эту трудную для него весну увидел, как удивительно красиво утро в степи — это поднимающееся еще нежаркое солнце, чистое, без единого облачка небо, в котором гремели жаворонки, протянувшаяся по всему горизонту гряда бело-синих гор.
Это был тот редкий час, когда за всеми привычными уже заботами и тревогами совхозной жизни вдруг с такой силой и так отчетливо проявляется внутренний смысл того, что здесь делали и чем жили люди, — смысл этих бессонных ночей, огромного напряжения, с которым давался каждый прожитый день. Сейчас вот, в этот час, в это удивительно ласковое и торжественное утро, Владька в первый раз с такой отчетливостью подумал, что все это нужно для людей, для того, чтобы сделать жизнь красивой.
И еще он подумал о том, как много могут сделать люди, что они могут сделать то, что кажется на первый взгляд невозможным. Могут сделать, если очень хотят, если собирают в кулак свою волю и силы. И ему скорее хотелось поделиться своей радостью с товарищами, сказать им что-то особенно теплое, человеческое.
Но когда он приехал на стан, хлопцы еще не вернулись с поля и на кухне были одни поварихи — Нэля и Галка. Они суетились возле плиты и даже не взглянули на Владьку.
Владьке стало немного досадно, что нет еще хлопцев, и что девчонки так заняты своим делом и не обращают на него внимания, и что теперь он, наверное, не скажет тех слов, которые ему хотелось сказать.
Он отвел лошадь, потом умылся и снова пошел на кухню. У девчонок уже все было готово, и они стали кормить его первого.
Они уселись напротив и смотрели, как он ест. Владька хлебал горячие щи, взглядывая из-под длинных своих пушистых ресниц на девчонок, сидевших напротив него: смуглую большеглазую Галку Старцеву и веснушчатую Нэлю Бажину. Владька подумал, что во все эти дни девчонки держались не хуже мальчишек и что он ни разу не похвалил их, потому что было все не до этого — главное было пахать и сеять.
И ему захотелось сказать им то теплое и человеческое, о чем он думал сегодня в поле. Но тогда казалось, что обо всем этом, о чем он думал, сказать очень просто и легко. А теперь вдруг исчезли слова.
— Знаете новость? — сказал он. — На Теплой гриве взошел хлеб.
Этот день начался с того, что в пустой еще конторе я увидел Саню Легостаеву. Во всей ее фигуре, в том, как она стояла, прислонясь к косяку и опустив голову, было видно, что произошло неладное. Ее круглое и всегда оживленное лицо было сейчас замкнутым и недобрым.
— Ты ко мне, Саня? — спросил я, открывая дверь и думая, что такое могло приключиться.
— Да, к вам!
Это было сказано с такой резкостью и укором, что я не на шутку встревожился. Не ожидая расспросов и не садясь, она выпалила:
— Если вы не поможете навести порядок на ферме, все доярки разбегутся!
— Вы там три месяца уже работаете и не можете порядка навести, что же я могу сделать? — пробовал я отшутиться.
— Всегда вы смеетесь, а нам сейчас совсем не смешно!