Однако обошлось.
Обольянинов — Вениамину иркутскому:
«Я имел счастие докладывать государю императору и получил высочайшее его императорского величества повеление надгробие то поставить».
Так, благодаря удачному стечению обстоятельств, сохранился прекрасный обелиск, «выше алтаря».
Постепенно затухали, стирались, исчезали страсти, расчеты, вызвавшие его появление. Через десять лет, в 1810 году, окончила свои дни Наталья Алексеевна Шелихова в другой части света — в Москве. (Как видно, ей невозможно было оставаться в Иркутске.)
Пройдут еще десятилетия, и за оградой монастыря появятся скромные, незатейливые могилы декабристов и декабристок.
Невдалеке от них — памятник Шелихову, необыкновенный и своей историей, и формой. Памятник глядевшему через десятилетия и века, размышлявшему (как и Герцен через 60–70 лет) о Тихом океане как «Средиземном море будущего». Нелегко было человеку, обгонявшему свой век: слишком далеки расстояния, слишком неповоротлива самодержавная машина, крепостное право тормозило торговые и промышленные начинания, церковь ревниво следила за «чрезмерными» успехами просвещения. Победило, осталось главное: славное дело, могучий дух Шелихова преодолели в веках дрязги купеческие, семейные, наветы церковные…
Живет память об удивительном человеке. Его именем назван молодой город неподалеку от Иркутска; залив Шелихова — в Охотском море; пролив Шелихова — в северо-восточной части Тихого океана.
В горделивом иркутском монументе сошлись география и поэзия, история и разнообразные человеческие страсти — «пламя плящее»…
«Коломб здесь росский погребен…»
«ПОД ЗАВЕТНОЙ ПЕЧАТЬЮ…»
«Зевеса нет, мы сделались умней»
Летом и осенью 1903 года на страницах нескольких русских журналов и газет разгорелись страстные споры, закончившиеся довольно резкими выпадами.
Молодой, но уже набиравший силу поэт Валерий Брюсов напечатал в журнале «Русский архив» статью об одной загадочной поэме Пушкина. В ответ на него обрушились сразу несколько противников.
Журналист, скрывавшийся под псевдонимом «Стародум», воскликнул: «Некто Валерий Брюсов избрал себе специальность чернить память Пушкина!»
Другой автор одернул Стародума: «Этот псевдоним избрал себе, по-видимому, Митрофанушка…»
Третий высказывался более вежливо, но притом находил «неопровержимые доказательства» тому, что Брюсов заблуждается, что поэма Пушкину не принадлежит…
Поэма «Гавриилиада».
Мы присутствуем при давней дискуссии, разыгравшейся примерно на «одинаковом расстоянии» между временами пушкинскими и нашими, сегодняшними.
Тогда, в 1903-м, казалось, загадки «Гавриилиады» не скоро будут разгаданы. С тех пор многое, очень многое раскрыто. Но все ли?
Ленинград 1970-х годов. Набережная адмирала Макарова, дом 4. Некогда здесь помещалась таможня. Желтое здание с белыми колоннами, с башенкой наверху было построено архитектором Лукини в 1829–1832 годах. Значит, Пушкин не раз проходил мимо него, он ведь любил гулять по набережным Невы. Сегодня здесь расположился Институт русского языка и литературы Академии наук СССР, гордо и кратко именуемый Пушкинским домом. В этом здании, в особом помещении, хранятся все рукописи Александра Сергеевича. Выдают их редко, по особому разрешению…
Передо мною на столе лежит большая переплетенная книга-тетрадь, пушкинисты назвали ее 1-й кишиневской тетрадью. Незаметно глажу ее по переплету. Странное чувство нереальности. Сто пятьдесят лет назад юный Пушкин заполнял эти листы красивым, быстрым, стремительным почерком. Правда, давно известно, что писал он нелегко. И здесь на каждой странице десятки тому доказательств — зачеркнуто, надписано сверху, опять зачеркнуто, подписано сбоку, иногда строки густо вымараны.
И масса рисунков. Портреты лиц, знакомых и незнакомых, и всякая «чертовщина»: под скрипку маленького бесенка с хвостиком танцуют четыре чертенка. Рядом две виселицы: под одной из них с повешенным человеком сидит мужчина в круглой шляпе, под другой виселицей — колесо и орудия пытки. Внизу скелет, перед ним фигура на коленях. Переворачиваем страницу — опять бес, сидит за решеткой и греет ноги у огня. Еще один черт, распростертый на решетке, под которой виден огонь, раздуваемый чертенком. Сверху парит крылатая женщина. Кривляющийся карлик, отвратительно хохочущие рты — «адской серией» назвали ученые эти рисунки, преследующие поэта на протяжении многих страниц тетради.