— Тимур был великим эмиром. У него был не один город и не одна пещера.
— И что же, эта пещера находится в Байсуне?
— Как раз там, куда ты собираешься идти. А в общем, если она тебя не интересует, можешь пройти мимо…
Вечером, на крыльце уютного домика, выходящего в сад, нас встретил седой человек в цветистом узбекском халате с длинными рукавами. Яков Абрамович Левен, геолог, карстовед, доцент Самаркандского университета, участник легендарной Памирско-Таджикской экспедиции конца двадцатых годов. Немало книг написано об этой удивительной эпопее, положившей начало планомерному исследованию Памира. Ее участники шли в неизвестность, через никому неведомые перевалы, голодали и болели цингой, отстреливались от басмачей, и не один из них нашел свою смерть в горах. Я смотрел на Якова Абрамовича и представлял себе, как сорок лет назад, совсем еще молодой, с винтовкой поперек седла, он едет через "Долину Смерти" — Маркансу вместе с Крыленко, Горбуновым, Шмидтом.
— Итак, вы хотите пройти Байсун? Похвальное намерение. Горы очень интересны, и насекомых, которые вас интересуют, вы наверняка соберете. Однако меня, как вы знаете, интересуют не насекомые. — Левен достал папку с бумагами. — Вот план пещеры Амир-Темир. Он единственный и не вполне достоверный. Спелеологи там почти не бывали; геологи ограничивались привходовой частью. Кажется, были археологи. Нужно выяснить, насколько точен этот план, особенно вот здесь, в глубине.
Дорога? Ближайший населенный пункт — Ташкурган, от пещеры тринадцать километров. До него можно добраться через Яккабаг и Татар-кишлак, дальше колесной дороги нет, только вьючная тропа — километров сорок. Есть объезд через горы — машины ходят, но откуда — не знаю. Итак, желаю успеха!
Через день я уже трясся на каких-то мешках в тракторном прицепе. Трясся немилосердно. Попутчики, а было их человек шесть, утешали, что в пустой бричке совсем плохо было бы. Позади остались мечети и медресе Шахрисабза, Яккабаг с огромной средневековой крепостью, где мне повезло поймать эту "бричку". Она подвезет меня до самого начала вьючной тропы. И вот Татаркишлак. Трактор с треском и звоном несется вниз, к реке и белым домам. Потом резко сворачивает, въезжает в просторный, огороженный каменной стенкой загон и останавливается.
Ташкурганские ребятишки
Перед нами — юрта, прижавшаяся к горе. Непривычно видеть ее здесь, в таких оседлых, земледельческих местах. Еще непривычнее сама юрта — заводского производства, собранная из типовых клеенчатых полотнищ. Внутри стены завешены посудой, одеждой, какой-то сбруей. Посредине, на ковре, три старца в бледно-синих чалмах, с длинными белыми бородами, готовятся пить чай. Мы усаживаемся рядом. Горячие лепешки только что испечены, на блюдечке — горка сахара и конфет, в тарелке сметана. Пиал только две, поэтому старец, наливающий чай, соблюдает строгую очередность. Наливает пиалы "с уважением", немного больше трети, чтобы скорее остыл. Налить полную пиалу — значит оскорбить гостя. Медленно совершается неторопливый ритуал чаепития — со степенным разговором, с вежливыми вопросами. Когда старцы узнают, куда я иду, глаза их загораются интересом.
— А по горам ходить умеешь? Не испугаешься? Горы круты, дорога плохая, а мешок у тебя тяжелый. Может, подождешь два дня и пойдешь с нашими людьми? Не хочешь? Тогда слушай. — И начинается подробное объяснение дороги, со всеми поворотами, мостиками и тропами.
Я спрашиваю, а бывал ли мой собеседник в Амир-Темире?
— Был, когда молодой. Там два Амир-Темира есть, в одном пастухи ночуют, в другом Темир жил. Там лошадей держал — конский навоз до сих пор лежит. Еще жернов лежит, его люди муку мололи. И стенка построена. Это место было как крепость.
Снова под ногами тропа, рядом ревет и грызет камни бешеная река Кзылдарья, а моя палка вызванивает по камням: Бай-сун, Бай-сун…
Серые плиты, серые глыбы, серые стены смыкаются вокруг и уходят все выше, тропа то и дело перепрыгивает с берега на берег по зыбким, пружинящим под ногой мостикам.
Когда стало темнеть, я нашел уютное место для ночлега под навесом скалы. Ревела река, и пламя костра по временам освещало белый бурун, неподвижно стоящий у самого берега.
Этот день был днем встреч
Следующий день был днем встреч. Они начались рано утром, когда меня разбудило цоканье ишачьих копытец около самой головы. Ишаков погонял очень удивленный и немного испуганный бабай; он скороговоркой пробормотал весь полагающийся при встрече набор приветствий, осторожно подержал меня за руку и исчез за поворотом. Минут через десять встретились двое крепких парней в гимнастерках. Они расспросили, кто, куда, откуда, сказали, что сами идут на базар в Шахрисабз и что в Ташкурган я приду к вечеру, и пошли дальше, подгоняя маленькое стадо баранов. Потом снова старики, затем какие-то мальчишки, узбек в тщательно отглаженном городском костюме с галстуком… Тропа была оживленной, как Невский проспект, редко когда мне приходилось пожимать такое количество рук. Я знал, что приветствия, которые мне говорят, означают: хорошо ли живешь, здоров ли сам, здоровы ли дети — и что отвечать на них надо, как на английское "хау ду ю ду", теми же словами. К концу дня я уже бойко тараторил: "Якши мысыз, якши ма, думох чокме, балалар согме" и что-то еще. Мои собеседники расплывались в довольной улыбке и забрасывали меня вопросами — к сожалению, совершенно непонятными. Тогда я говорил, что "Ташкурган киттамыз, Ленинград живу, узбекша бельмейм (по-узбекски не понимаю)".