Но она была… Как Зиндерманн назвал ее? Дрожь.
Весь Дворец дрожал. Не от страха. От постоянных внешних ударов.
Преторианец продолжил путь, добравшись до подковообразной арки пристройки, и вошел внутрь.
Барабанная башня не уступала возрастом Бхабу, но была крошечным братом своего огромного и уродливого соседа. У верхнего прохода примарха ждал кустодийский префект-хранитель. Царственная золотая статуя в ниспадающем багровом плаще, вертикально держащая украшенный кастелянский топор.
— Милорд, — поздоровался он.
— Префект Цутому, — ответил Дорн. — Он ждет?
— По Вашему желанию.
Кустодий провел их внутрь. Дорн попросил личной встречи вдали от бастионной суеты. Никаких обычных залов совещаний или приемных покоев. Всего лишь небольшая комната в массивной каменной вершине барабанной башни.
Константин Вальдор ждал внутри. Капитан-генерал Легио Кустодес сидел за длинным столом. Его сверкающий шлем лежал на столе рядом с локтем. На столе стояли десятки цилиндрических свечей, их пламя давало единственный свет в старой комнате.
— Необычно, — отметил Вальдор, когда Дорн вошел.
— Уверен, вы простите, — ответил Дорн.
— Какое дело, милорд? — спросил Вальдор.
Дорн взглянул на Цутому и Кадвалдера, которые встали у дверей.
— Вы можете идти, — сказал он им.
— Цутому можно доверять, — заверил Вальдор, подняв бровь.
— Как и моем хускарлу, — быстро ответил Дорн. Он на миг задумался.
— Оставайтесь, — сказал он двум воинам, — но соблюдайте строжайшую секретность о том, что произойдет.
Он сел лицом к повелителю Легио Кустодес. Они были старыми друзьями, но между ними присутствовало напряжение.
— Итак… что произойдет? — спросил Вальдор.
Дорн поднял указательный палец.
— Не все сразу, — сказал он. — Сначала небольшой разговор.
— Не думаю, что мне нужно напоминать вам, что в эти дни у нас крайне мало времени для подобной роскоши, — заметил Вальдор.
— Сделайте одолжение.
Вальдор пожал плечами.
— Как вы уладили дела с вашим братом? — спросил он так, будто вопрос был заурядным.
— С Джагатаем? Приемлемо. Он хочет атаковать порт.
— Вполне ожидаемо.
— Оборонительные доктрины не относятся к его предпочтениям, — согласился Дорн.
— Вы несправедливы, — возразил Вальдор. — Просто Каган защищается атакуя. Его Легион всегда был исключительно мобильным. Они рвутся в бой. А порт — подходящая и заслуживающая внимание цель. Кто-то скажет — ключевая.
— Он так и сказал, — ответил Дорн. — Уверяю вас, я никогда не видел, чтобы он так злился на меня. Или, возможно, на мир. Или на меня и мир. И я никогда не видел его таким уставшим.
— Печальный день для всех нас, раз такие, как вы и ваш брат устают, — сказал Первый из Десяти Тысяч.
— Все устают, Константин, — сказал Дорн. Он откинулся в кресле и смотрел на пляску пламени свечей. — Текучесть кадров в бастионе страшная. Офицеры заболевают, срываются, страдают от нервного истощения. Каждые несколько дней знакомишься с новыми лицами — новые офицеры, новые помощники, новые генералы сменяют прежних, комплектуют смены.
— Продление дежурств изматывает. Сколько они спят? Три часа? Потом огромный объем информационного потока. Мы не обладаем вашим разумом, Рогал?
— Делу не помогает, когда Джагатай врывается и с порога отстраняет двух достойных старших офицеров.
— За какой проступок?
— За усталость. Если на чистоту, за то, что они люди.
— Кого?
— Ниборран.
— Не может быть!
— И другого. Э…
— Брон, милорд, — подсказал стоявший у двери Кадвалдер.
— Точно, Брон. Я найду им применение в другом месте. Нам нужны все имеющиеся хорошие офицеры.
— Все же, Савл Ниборран был здесь с первого дня, — сказал нахмурившийся Вальдор.
— И, возможно, он выгорел. Бывает.
— Он не слишком стар для передовой? — спросил Вальдор. — Я в том смысле, что он всего лишь человек.
— Не думаю, что в этой ситуации фактор возраста все еще имеет значение, — сказал Дорн.
Они замолчали. Пламя свечей дрожало. Ни примарх, ни кустодий не были сильны в неформальных беседах.
Всего лишь человек. Слова Вальдора повисли в дыме свечей. Ни один из них не был человеком. Они оба были одарены долгой жизнью, чтобы пережить войну и стремиться к чему-то помимо нее. Но они знали только войну, и это продолжалось для них уже слишком много смертных поколений. За их жизнь люди рождались, жили и умирали от старости несколько раз, а война все продолжалась. Дорн и Вальдор никогда не говорили об этом, но они оба в глубине души страшились, что по необходимости оказались скованы одной ролью и никогда не оставят ее. Они не могли говорить беспечно и непринужденно, как люди, или остановиться, чтобы подумать о нюансах культуры. Они не могли расслабиться или задуматься. Воинская ответственность вытесняла из них все прочие заботы. Даже простейшая беседа сводилась к логистике и стратегии. «Люди жили и умирали, как оводы, — думал Дорн. — Где они находили время в своей короткой жизни на то, чтобы быть еще кем-то, кроме как воином, когда я не могу найти в своей? А ведь я должен был находить его. Я должен быть таким разносторонним. Солдат — это всего лишь одна из граней».