Васкаль по воксу приказал привести заключенного из камеры.
Надзиратель посмотрел на посетителей.
— Приношу извинения, если мое замечание задело вас, — сказал он.
Зиндерманн покачал головой.
— Сейчас мы все в одной лодке, — ответил он. — Мы служим Императору, как можно лучше. Сражаемся, если можем. Если не можем или ранены, служим другим способом, но по-прежнему как можно лучше. Каждая рана — это боль. Каждая рана еще немного сжимает Дворец. Но мы служим. То, что вы предлагали… Сэр, я надеюсь, это не станет необходимостью. Не вы один видите худшее и понимаете, на какие действия оно может нас подвигнуть.
Васкаль коротко кивнул.
— Сообщите охранникам, когда соберетесь уходить, — сказал он и захромал прочь, стуча металлическими костылями.
— Вижу, вы познакомились с надзирателем, — сказала Эуфратия Киилер. Они сели напротив нее за один из неровных обеденных столов. Гари вынул потрепанный инфопланшет и положил перед собой.
— Надзиратель просто чуть ближе к отчаянию, чем мы, — сказал Зиндерманн.
Киилер пожала плечами.
— Говори за себя.
Ее прямые волосы были распущены и немыты. Кожа болезненно бледная. Ей выдали армейские ношенные брюки, мешковатую льняную сорочку и шерстяные рукавицы.
— Рад снова видеть тебя, Эуфратия, — сказал Зиндерманн.
— Кто это? — спросила она.
— Это Гари, — ответил Зиндерманн. — Он со мной.
Киилер посмотрел на юношу.
— Беги, Гари, — сказала она. — Общение с Кириллом ни к чему хорошему не приводит. Это не его вина, но это правда.
— У меня все хорошо, мадам, — ответил Гари.
— Так в чем дело? — спросила Киилер Зиндерманна. — Ты принес помилование с моим именем? Нет, сомневаюсь. Я придерживаюсь взглядов, которые признаны опасными. Они считают, что я не отрекусь. Но ты, ты на свободе. Ты отрекся от своих взглядов?
— Нет, — ответил Зиндерманн. — Тем не менее, условия Сигиллита были четкими. Свобода передвижения и никаких обвинений теистам, при условии, что они не практикуют и не пропагандируют культ.
— Культ? — грустно повторила она.
— Это его определение, — сказал Зиндерманн. — По правде говоря, на данный момент я отказался от своей веры. Она и так становилась нетвердой. Ее лицом всегда была скорее ты, чем я.
— Кирилл, ты был голосом…
— Я оставил одну истину ради другой. Подлинной Истины. Имперской Истины. Свет тускнеет, Эуфратия. Даже за то короткое время, что прошло с нашей последней встречи. Ад воцаряется вокруг нас…
— А Император защищает, — напомнила она.
— Защищает, — согласился Зиндерманн. — И Он может ликвидировать движение теистов в любой момент. Я ценю свою свободу… Что иронично, учитывая, что мы все заперты здесь. Но на данный момент я оставляю священное служение ради мирских трудов.
Зиндерманн показал ей свое удостоверение. Она внимательно рассмотрела его.
— У меня есть такое для тебя.
— Серьезно? Кирилл? Это? Летописец?
— Я был близок к тому, чтобы сдаться, — спокойно ответил Зиндерманн. — Бросить все. Я потерял веру. Свою веру во все, включая в принципы нашего Империума. Кое-кто напомнил мне, что мы не просто сражаемся за свои жизни. Мы сражаемся за наш образ жизни.
— Мне не нужно чертова итерация, Зиндерманн…
Зиндерманн мягко поднял руку.
— Я знаю, Эуфратия. То, что мы создали вместе, независимо от наших представлений о его духовной или мирской природе, начало рушиться. Это наш долг сражаться за него. За каждую часть. Мы — не легионеры, даже не солдаты. Есть разные причины для борьбы и разные методы борьбы.
— Есть только одна причина для борьбы, — возразила она.
— Какая же?
— Император, Кирилл.
— А что есть Император?
Она улыбнулась.
— Людям становится не по себе, когда я отвечаю на этот вопрос, Кирилл.
— Почему? — спросил Гари. — Что вы им говорите?
Киилер ласково улыбнулась юноше.
— Трон, Кирилл! Ты не мог ввести в курс дела этого бедного мальчика? Он что, не знает, какой яд я распространяю?
— Думаю, он дразнит тебя, — сказал Зиндерманн и взглянул на Гари. — Ты дразнишь?
— Немного, сэр, — ответил Гари.
Киилер рассмеялась.
— О, ты мне нравишься! Приношу извинения, Кирилл. Я должна была знать, что ты выбираешь смышленых, умных людей. Он выглядит таким невинным. Сколько ему лет?
— Достаточно, — ответил Гари.
— О, теперь ты все испортил, Гари, — сказала Киилер, цокая языком. — Пытаешься выглядеть взрослым жестким мужчиной.