— Я верю, что Император — бог, — прошептала Киилер через стол Гари,
— Я знаю, — ответил Гари.
— Настоящий бог.
— Я знаю, мадам.
— И это не популярная идея, — прошептала она, — особенно у Императора.
— Пожалуйста, прекратите, — сказал Амон.
— Он как будто не хочет, чтобы люди знали, или что-то вроде того, — сказала Киилер. Она посмотрела на кустодия. — Так я не могу уйти, Амон?
— Нет.
— Сколько здесь заключенных, кустодий. В Чернокаменной?
— Девять тысяч восемьсот девяносто шесть.
— И у всех есть своя история, — сказала она. Киилер взяла удостоверение и посмотрела на Зиндерманна. — Я сделаю это, Кирилл, но мне придется работать из своего места пребывания.
— Что скажешь о ней? — спросил Зиндерманн.
— Не непримечательная, — ответил Гари. За ними закрылись ворота посетителей Чернокаменной. Они прошли по подъездному мосту, мимо бездействующих зенитных батарей под брезентом, чтобы присоединиться к оживленному пешеходному потоку на главной дороге. Перед ними поднималась каменная гора Гегемона, закрытая бронеплитами и усеянная орудийными позициями, которые цеплялись, словно плющ к каждой платформе и площадке. Над ними небо пульсировало фиолетовым цветом с черными прожилками. Зиндерманн почти видел струящееся искажение пустотных щитов. На востоке и северо-востоке небо мерцало шафрановым цветом. Внезапные белые вспышки и скоротечные цветки ярких искр говорили о титанической битве, размах которой скрадывался расстоянием.
— Она была немного запуганной, — допустил Гари.
— Запуганной?
— Неверное слово, — признал юноша. — Свирепость. Самообладание. Как будто она видела то, что не может корректно передать или знает то, что не может должным образом сформулировать.
— Ты считаешь, она не ясно формулирует мысли.
— Да. Присутствует убежденность. — Гари задумался. — Но идея, что Император — бог… Это ведь просто утешение, ведь так? Продукт эсхатологического склада ума.
— Из-за того, что наш мир приближается к своему концу, она цепляется за то, что дает надежду?
— Это общий синдром, — сказал Гари. — Как… предсмертное покаяние. Во времена бессилия, мы ищем смысл и источник силы. Император — это то, что, превыше нас, намного больше, чем человек. И так легко поверить, что Он — подлинный бог, особенно, если мы столкнулись с тем, что прежние эпохи сочли бы демонами. Сущностям варпа дали объяснение в сверхъестественных терминах, потому что у нас нет подходящего языка для описания их природы. Если сверхъестественная тьма существует, тогда должен существовать и сверхъестественный свет, потому что люди реагируют на симметрию. Император проявляется богоподобными способами, следовательно, Он должен быть богом. Это успокаивает. Дает утешение отчаявшимся. Мы хотим верить, что некая высшая сила спасет нас. Император с легкостью соответствует этим требованиям, вопреки любому свидетельству или доказательству. Потому что мы хотим быть спасенными.
— Так дело в психологии? — спросил Зиндерманн.
— С клинической точки зрения, полагаю, что да, — ответил Гари. — И это вполне объяснимо. Суеверие часто встречается в эти дни. Счастливые ботинки, счастливые ружья, счастливые кепки. Мы ищем знаки, чтобы обнадежить себя.
— Ты не считаешь, что Император спасет нас, Гари?
— Я надеюсь, что Он спасет, — сказал Гари. — Думаю, Он спасет. Но не потому что Он — бог.
Они шли по Южной площади Гегемона через толпу. Отчетливо звонил монастырский колокол, медленные глухие ноты разносились над гулом толпы. Начался дождь
— Я задел вас? — спросил Гари.
— Что? Нет. Я просто думал, что твои слова напоминают мои собственные.
— Когда именно?
— Семь лет назад, Гари, — сказал Зиндерманн.
— Вы немного рассказывали об этом, — сказал Гари. — Если точнее, вообще не рассказывали. Вы некоторые время разделяли ее убеждения. Поддерживали их. Что заставило вас поверить?
— То, что я увидел, — сказал Зиндерманн.
— А что заставило эту веру погаснуть?
— Она не погасла.
Зиндерманн остановился и посмотрел на юношу.
— Но моя вера не пылает, как у нее. И я не рассказываю о своей вере, потому что слишком легко отвергнуть ее, как психологический аспект. Хочешь знать правду?
— Да, сэр.
— Религия была болезнью, что сковывала нас тысячелетиями. Вера не один раз почти погубила нас. Она была добровольным невежеством, стремлением принять то, что нельзя продемонстрировать. Оно сдерживало нас. А хочешь знать другую правду?