Я одерживала великие победы.
Это не тщеславие. Я в этом уверена. Если я паду, никто не вспомнит обо мне и не оплачет моё имя. Никто не сложит мифов. Моё имя не исчезнет, потому что его почти никогда и не было.
Я смотрю на руки Афоны: Она должна собрать отряд и пойти со мной?
Мои руки говорят нет: Мы не можем ослаблять основные силы. Позже они понадобятся Ему здесь.
Тогда отделение?
Мой мыслежесты становятся резче: Нет, мне пора вооружаться.
Она помогает мне закрепить волосы и облачает в искусные доспехи, часть за частью, старый, медленный ритуал. Она вешает отливающий пустотой плащ на мои плечи и закрепляет его. Мы выбираем мои инструменты: Истина, конечно, она будет со мной до конца; Смертельная, аэльдарская сабля, второй клинок у меня за спиной; Ничейная рука, длинный кинжал на бедре; мой археотековый пистолет, с длинным стволом и богато украшенный, более древний, чем Империум, у него никогда не было имени, ибо он говорит сам за себя.
Афона смотрит на меня и кивает. Я понимаю, что она действительно смотрит на меня. Видит меня. Это такая редкость. Один ноль на другой. Я никогда раньше не обращала внимания на форму её лица. Это видение огорчает. Я боюсь, что в этот момент она видит меня так хорошо, что может увидеть правду. Так сильно охраняемую тайну. Грядущую опасность. Невозможность. Моё эгоистичное желание сделать то, что никто другой не сможет.
Если она и видит, то не говорит об этом. Она встряхивает складки моего плаща, разглаживает его на плече.
Потом она обнимает меня. Я не знаю, что делать. Никто из нас не нуждается в этом. Контакт с другим. Связь. Мы все так привыкли чувствовать себя одинокими. Я держу её. Наши объятия крепкие, как у испуганных детей. Они длятся, пожалуй, десять секунд. Это самое интимное переживание в моей жизни.
Она отступила.
Её руки говорят: возвращайтесь.
Я отвечаю: вернусь.
Я иду по тёмным залам. Мои ноги не издают ни звука. Во мраке древние статуи обращают на меня не больше внимания, чем любое живое существо когда-либо обращало на меня внимания. Высокие оуслитовые стены, монолитные, они кажутся такими вечными. Я протягиваю руку и касаюсь одного холодного камня, прижимаю ладонь. Это место не падёт. Мои пальцы клянутся.
В посадочных доках тихо. Я послала сообщение на орскоде, приказав сервиторам подготовить для меня «Талион». Корабль ждёт на платформе, лежит в темноте, его борта гладко-серые, створки носа отодвинуты, чтобы открыть вход в круглый раздвижной люк. Сервиторы отсоединяют кабели питания и закрывают контейнеры с боеприпасами, перемещая их обратно в ниши корпуса. Они меня не замечают.
И тут я замечаю Цутому. Он сидит на краю платформы.
Я подхожу к нему. Он реагирует только когда я оказываюсь очень близко, с опозданием увидев тень, которую он так долго высматривал.
Почему вы здесь, префект? спрашивают мои руки.
— Я вынужден, — отвечает он. — Думаю, как и вы. Мы оба причастны к одной и той же печальной тайне.
Я нахожу забавным, что, несмотря на то, что он смотрит на меня, он, даже он, едва может держать меня в фокусе.
Мы оба присутствовали, соглашаются мои руки.
— Значит, вы понимаете, — говорит он.
Вы были просто часовым у двери, замечаю я.
— А вы были просто завесой, но мы оба всё равно были там.
Я понимаю. Легио Кустодес не создавались кровавыми воинами, подобным прекрасным Легионес Астартес. Они — сложные и индивидуальные выражения Его воли, они — продолжение Его благодати. Именно поэтому они так часто действуют в одиночку, автономно, направляясь именно туда, где они больше всего нужны.
Туда, где Он хочет, чтобы они были.
Точно так же как мои искалеченные руки — инструменты, которыми я пользуюсь, чтобы говорить, они — пальцы, которые Он использует для общения. Цутому не был префектом у двери в тот день по случайному совпадению. Судьба поставила его так, чтобы он мог слушать, как слушала и я.
— С тех пор я много думал об этом, — говорит он. — Сформировалась определённость…
Побуждение? заканчивают мои руки.
— Да.