Вот оно.
Дымящееся железо силы воли. Текстура старой бумажной карты. Вес болтерных гильз. Запах пыли и дыма. Сангвиний ненадолго оказался в теле, которое было тяжелее и медленнее, чем его собственное, теле, слишком плотном, чтобы парить и летать, теле, таком тяжёлом, как нейтронная звезда, но хрупком по сравнению со сосредоточенной массой непоколебимого разума внутри него. Разум Пертурабо был оружием. Его разум с самого начала планировался оружием. Он быстро стал оружием, вершиной уничтожения.
Прикосновение к нему заставило Сангвиния вздрогнуть. Холодный разум, абсолютный ноль отрицательной звезды. Но он заставил себя продолжать смотреть. Ему нужно было увидеть…
Гильза ставится на Горгонов рубеж, Колоссовы врата. В другие места тоже, но он не смог их разглядеть. Названия на карте было трудно разобрать. Его рука, моя рука, берётся за другую гильзу. Она кажется горячей на ощупь, как будто сразу после выстрела, но она новая. Что это за жар? Амбиция. Да, амбиция и желание. И у неё есть другой аромат, прикосновение другого. Отпечаток кого-то, кого больше нет, но он был там недавно, кто-то, кто поднял эту гильзу и передал её Повелителю Железа и, сделав это, вложил в неё ужасный смысл и значение.
Железные пальцы задумчиво поворачивают гильзу. На своей стороне, в дыму, который дрейфовал через мост, пальцы Сангвиния повернулись и пошевелились, неосознанно подражая движению.
Тот след. Запах на нём. Отпечаток кого-то…
Абаддон.
Первый и избранный Луперкаля, лучший и ярчайший из всех первых капитанов, когда-то пример для всех легионов и образец воина. Он отдал её Пертурабо. Он вложил в неё смысл.
Железная рука начинает двигаться, не спеша, обдумывая размещение, как мастер оценивает свой следующий ход регициде. Она опускается, чтобы поставить её на карту. Куда? Куда? Что это за ход? Куда ты её поставишь?
Сангвиний вздрогнул. Видение снова стало мимолётным, ускользая в ничто. Он не мог удержать его. Его воля не могла сравниться ни с железным слитком воли Пертурабо, ни с капризом какого-то сверхъестественного облака знания, которое направляло видения к нему.
— Просто дай мне посмотреть, — прошептал он.
Рука, гильза, двигаются. Опускаются.
Ушло.
Сангвиний открыл глаза. Так близко. Он почти контролировал видение. Но теперь укрепления остались позади, и ритуальная мощь пролившейся на них крови иссякала…
Он поднял дрожащую руку и вытер засохшую кровь со своего нагрудника. Он сжимал спутанные пряди волос, пока капли не потекли по его ладони. Генная кровь. Родственная кровь. Кровь ветви Пертурабо. Если в ней была сила…
Он поднёс руку ко рту и попробовал её.
Карта, на секунду, очень отчётливая. Рука, гильза, опускаются…
Затем огонь. Неистовый огонь. Боль выше любого порога терпимости. Карта, гильза и давление Пертурабо исчезли в одно мгновение, их поглотила агония. И снова первое видение, то самое, что пришло непрошеным, когда закончилась дневная битва. Невероятная ярость. Другие глаза.
Не это. Я не хочу этого видеть. Я хочу увидеть…
С видением нельзя было спорить. Ему нельзя было приказывать. Сангвиний чувствовал кровь во рту. Он видел пламя, адское пламя, оно плюётся жиром и пожирает человеческие длинные кости, словно бревна. Жалкие трупы громоздились, как расколотые дрова. Мёртвые машины и разрушенные стены. Груды черепов, ухмылявшихся над собственной гибелью.
Он знал, что ничего из этого не окажется достаточно, и никогда не станет достаточно.
Небесный мост, как тот, на котором он стоял, но больше, массивнее и сильнее повреждённый. Постамент у ворот, его гордый каменный лев исчез, если не считать обрубков лап. Обломки. Табличка на постаменте треснула. Там было начертано, выгравировано на раскалённом камне, название этого места.
Солнечный мост.
Затем мучения усилились, став больше, чем можно было бы позволить любой боли, больше, чем любая оболочка, смертная или бессмертная, могла бы выдержать. Боль, которая порождает боль. Боль, которую хотелось разделить со всеми остальными.
Сангвиний знал, чьими глазами он смотрит. Это было не то видение, которое он выбрал, но оно было самым ярким, и рассеивало все остальные.
Он упал на колени посередине моста Горгонова рубежа и закричал от боли, которая была его собственной, и ярости, которая ему не принадлежала.
Ангрон. Это был Ангрон.