- Не мучайся, убивай, - застонал Лоуренс.
Я палил в него и не мог попасть в его голову. Очумелый от ужаса кучер, соскочил с коляски, подбежал к извивающемуся на земле Лоуренсу, приставил к его голове револьвер и выстрелил. Я вскочил в коляску и сумасшедшим голосом заорал:
- Скорей, скорей в лагерь! Лошади помчались от страшного места, остервенело выли собаки.
4. Сцена
Коляска остановилась у небольшого домика на краю поселка.
- Сходите, есаул, - сказал кучер, - здесь вас велено поселить. Где ваши вещи?
- У подпоручика Гущина, - сказал я, сдерживая дыхание, чтобы не закричать.
- Я сам заберу завтра.
Мы вошли в довольно просторную комнату, обставленную с некоторой роскошью, по-петербургски. Был даже фикус, невесть откуда взявшийся в монгольской глуши. На комоде среди вещей и серебряных подсвечников стоял большой фотопортрет: военный с улыбающимся надменным лицом, молодая женщина из санкт-петербургских красавиц и девочка в матросском костюме, с удивленно поднятыми бровками.
- Лоуренс? - спросил я. - Откуда Лоуренс?
- Здесь жили, - ответил казак. - Царствие ему небесное,
- и перекрестился на висевшую в углу икону.
Я тоже перекрестился. Едва казак ушел и я остался один, как тут же упал на диван, не раздеваясь, лишь сняв портупею с кобурой и шашкой. Я зажмурил глаза, стараясь уснуть, но возникший вдруг колокольный звон не давал успокоиться.
- Это ветер, - сказал я вслух, - это ветер. Здесь нет церкви. Но звон продолжался, я встал и начал ходить из угла в угол.
- Отчего он перед смертью не упомянул о девочке? - спросил я сам себя.
- О матери, о жене сказал, а о девочке промолчал, видно, любил ее особенно и молча унес имя ее и образ с собой. Какой образ унесу я с собой, какого ангелочка? Господи, как кроваво и нечисто на душе, Господи, прости и помилуй…
Я упал на колени и до изнеможения, не переставая, шепотом молился перед иконой.
5. Сцена
Едва рассвело, как я пошел к реке и сел на берегу, в отупении глядя на мутную, плещущуюся воду. Несмотря на ранний час, на берегу в разных местах сидело несколько монголов, но не лицом к реке, а спиной. Тут, на берегу реки, меня и нашел Гущин. Ничего не говоря, лишь поздоровался и сел рядом со мной.
- Отчего они сидят спиной к реке? - спросил я. - Это так раздражает.
- Сидят по-монгольски, - ответил Гущин. - Я тоже вначале удивлялся.
- И добавил после паузы:
- Тебе, Коля, надо обратиться в госпиталь к доктору Клингенбергу, он прекрасный врач и добрый, умный человек, он тебе поможет.
6. Сцена
Госпиталь располагался в большом пустом доме, бывшей китайской лавке. Осмотрев меня, доктор Клингенберг сказал:
- Господин Миронов, я дам вам английское успокаивающее средство из моих личных запасов, которые я берегу для себя. Не знаю, поможет ли вам это средство, оно предназначено больным людям, вы же абсолютно здоровы, и ваша реакция абсолютно нормальная на крайнюю распущенность и безобразие, царящие здесь. Единственная возможность жить - это постоянно помнить, во имя чего мы все терпим, - он подал мне чашку с растворенным порошком.
- Доктор, - сказал я, проглатывая порошок, - а надо ли терпеть, во имя чего терпеть? Помните, у Достоевского: слезиночка - ребенок, слезиночка - ангелочек, разве не она превыше всего, даже превыше Родины? Слезиночке из-за великого беззакония и убили отца. Доктор, безумие бродит в головах и порождает дикие поступки. Порядочному человеку жить стыдно. Где взять такое лекарство, которое бы заглушило совесть?
- Я вас понимаю, - сказал Клингенберг, - теперь я вижу у вас типичную для времени и для русского национального духа форму психического расстройства. Помешательство на желании искупить преступление, совершенное другими людьми.
- Нет, доктор, не другими. Я убил. Конечно, не впервой. Я провел несколько лет на русско-германском фронте, потом гражданская война, но обстоятельства вчерашнего кровопускания - последняя капля, точнее капелька, слезиночка.
- Я дам вам еще таблетки, - сказал доктор.
Он порылся в ящике и протянул мне таблетки.
- Принимайте неделю три раза в день, думаю, вам станет легче. Все-таки вы физически здоровы, потому что болезнь ваша не душевная - духовная. Иное дело, захлестнувшая сейчас Россию эпидемия. Мы, врачи, констатируем новую, совершенно оригинальную, современную психическую болезнь. Жажду убийства.
- Эта болезнь известна давно, доктор, - сказал я, - она называется садизм. Просто садизм принял сейчас массовую форму.
- Нет, это не садизм, - сказал доктор.
- В этом случае не обычный садизм, не помешательство, не стремление новыми преступлениями заглушить укоры совести. Это именно жажда убийства. Единственное лекарство для таких больных - либо самоубийство, либо убийство не менее трех раз в неделю. Страдающие подобной болезнью лишены сна, теряют аппетит, все мускулы их ослаблены, и они делаются неспособными ни к мускульному труду, ни к полному бездействию. Вообще колоссально возросло число душевнобольных, лечебницы в городах переполнены.