- Вы поспели вовремя,- сказал мне полковник Марков, - завтра мы начинаем движение на восток, к китайской границе. Путь нелегкий и неблизкий.
Он покосился на Веру.
- Вера Аркадьевна - моя жена перед Богом, - сказал я.
- Я не буду в тягость, - сказал Вера, - я могу быть медсестрой.
- Медсестры нужны, - сказал Марков, - придется пробиваться с боями.
Нам отвели отдельную палатку. Мы были счастливы в эту ночь, как могут быть счастливы животные. Мы любили друг друга без слов, без мыслей. Только лишь телом и душой.
Утром, правда, счастье наше было несколько омрачено встречей с Гущиным. С тех пор, как произошло по приказу барона массовое насилие над Верой, в котором Гущин принял участие, и последующей затем ссорой, он исчез. Я слышал, он попросился в отдельный отряд хорунжего Немчинова, действовавшего в отдалении. И вот теперь появился опять в бригаде. Увидав меня с Верой, он остановился, улыбнулся непонятной и глупой улыбкой: то ли растерянной, то ли злобной.
- Мы давно не виделись, господин Миронов, - сказал Гущин, улыбаясь. - Эта наша встреча - дурное предзнаменование.
- Для кого, - спросил я, - для меня или для вас?
- Не знаю ,- ответил Гущин, - наша дуэль не отменена. Во всяком случае, женщину вы выиграли, а выиграете ли жизнь, покажет будущее.
Он повернулся и пошел прочь.
- Трудно себе представить, что этот человек когда-то был моим другом, - сказал я.
- Он дурно смотрел, - сказала Вера. - Я беспокоюсь за тебя.
- Не стоит так всерьез принимать этого сумасброда, - ответил я. - Нам всем, в том числе этому сумасброду, угрожают более серьезные опасности. По дороге к границе предстоят тяжелые бои с красными.
130. Сцена
В Троицкосавске начались допросы барона с протоколом. Допрашивали трое. Барон сидел в низком мягком кресле, закинув ногу на ногу, и курил.
- Унгерн фон Штернберг, - сказал Борисов, - это начальник разведки Зайцев и адъютант командарма Герасимович. Согласны вы отвечать на наши вопросы?
- Вначале я отказывался, но теперь передумал, - ответил барон.
- Отчего вы передумали? - спросил Зайцев.
- Может быть, к вам применяли недозволенные методы?
- Нет, - ответил барон, - со мной обращаются вежливо, обслуживают хорошо. Вот, дорогие папиросы принесли, - добавил он, улыбнувшись, затянулся и выпустил дым.
- Очень ароматные папиросы, в принципе, я должен был бы молчать до конца, так, как будто врагам досталось мое мертвое тело. Но с другой стороны, имею желание в последний раз поговорить о себе, о своих планах, идеях, толкнувших меня на путь борьбы. Поэтому буду отвечать, поскольку войско мне изменило, и я, следовательно, не чувствую себя связанным никакими принципами. Готов отвечать откровенно.
- Войско вам изменило, - сказал Борисов, - значит разуверилось в ваших идеях?
- Идеи тут ни при чем, - ответил барон, - обычные превратности войны. Ко мне переходили красномонгольские части. Пленные красноармейцы, зачисленные в мою азиатскую дивизию, сражались хорошо.
- Что вы можете сказать о репрессиях? - спросил Герасимович.
- Не помню, - глубоко затянувшись, ответил барон.
- Прошу напомнить, - сказал Герасимович одному из помощников. - Зачитайте факты.
- Расстрел в Новодмитриевке двух семей, девять человек с детьми, был совершен с ведома барона и по его личному приказанию. Также по его приказанию уничтожена семья в станице Концеранской, захваченные в Гусиноостровском комсостав и политработники расстреляны также по личному приказу. По его же приказу замучен пытками и расстрелян попавший в плен у Шабартуя помначштаба бригады товарищ Канихбах.
- Теперь вспомнили, барон, - спросил Герасимович, - или продолжать чтение о вашем терроре?
- Не надо, - ответил барон, - достаточно. Это не террор, а необходимость избавиться от вредного элемента.
- Семьи коммунистов расстреливались по вашему приказанию вплоть до детей, - сказал Борисов. - Вы отдавали такие приказа ния?
- Я отдавал общие приказания о борьбе с вредными элементами, - ответил барон.
- О детях вы давали приказания? - крикнул Герасимович. - Да или нет?
- Товарищ Герасимович, возьмите себя в руки, - сказал Борисов.
- Вы, гражданин Унгерн, приказывали расстреливать детей?
- Это было сделано с моего ведома, - нехотя признался барон.
- Для чего? - спросил Борисов.
- Чтоб не оставалось хвостов, - ответил барон.
- Чтоб не было хвостов?! - крикнул Герасимович. - Твоих бы детей так, кровавый барон!
- У меня нет детей, - спокойно ответил барон, - я одинок.
- Вы не раскаиваетесь? - спросил Зайцев.