- Наконец, по-пасхальному весной запахло, - сказал Вера, глубоко вдыхая, - какое благоухание!
- Это цветет дикая вишня, - сказал я. - Долина наполнена благоуханием цветущей вишни.
- Благодатные места, - сказал один из казаков, глядя по сторонам.
- Верно, места такие, что и умирать не надо, - отозвался другой, - тут и хлебный урожай - не пожалуешься и пчелка медку да принесет.
- Вдоль озера по обе стороны границы есть хутора и поселения русских колонистов, - сказал я. - Пойти бы и нам с тобой, Вера, в пахари, как народники-интеллигенты в крестьяне шли, и как Лев Николаевич Толстой пахал.
- Нет уж, не хочу, - сказала Вера, - Лев Николаевич пахал не ради хлеба насущного, а из идейного желания опроститься. А у меня совсем другие идеи.
- Какие же?
- Надеть шелковые чулки и пойти к “Максиму”, видишь, какая я осталась куртизанка.
- Бедная, - сказал я и поцеловал ее.
- О другом, Коля, мы уже и мечтать не можем. Сидеть в собственном имении на балконе, заросшем жасмином, пить чай с маминым вишневым вареньем и читать Толстого. Это несбыточные мечты. Мама умерла, имение разграблено и сожжено милыми нашими крестьянами, в которых Толстой учил нас видеть основу природного и божеского.
- Зачем же упрекать крестьян в нарушении заповедей, если мы все их нарушали. Когда-то на меня, молодого студента, произвела очень сильное впечатление статья Толстого ”Не убий никого!”, - сказал я. - Это правильная мысль в подтверждение древнего закона не содержит в себе, однако, объяснений, где лежит препятствие, мешающее ее осуществить - вне нас или внутри нас? Вот в чем вопрос, как сказано в “Гамлете”. Не есть ли желание убивать тем эгоистическим животным побуждением, на котором держатся все политические преступления и доктрины? Древний инстинкт, которому так тяжело противопоставить даже самые разумные нравственные идеи.
- Что же делать?
- Что делать? Не знаю. Жить и не бояться смерти. Мне кажется, ужас перед смертью делает человека убийцей. Иногда самоубийцей, но чаще всего убийцей других. Впрочем, это называется также инстинктом самосохранения, или в нашем военном деле солдатской доблестью и храбростью. Как часто бывает в философии, круг замкнулся вопросом о квадратуре круга. Слова становятся бессильны, остается только безмолвная вера и безмолвная красота природы, этой земли, лугов, сочных листьев, травы, голубизны бескрайнего неба, пения птиц.
Меж тем казаки, ехавшие следом, тоже любуясь красотой окрестной природы, вели меж собой нехитрые свои разговоры.
- После красной мобилизации вернулись мы к осени, - говорил один, - да сено докашивали еще в октябре.
- А Унгерн пришел - и вовсе разорение, - сказал другой.
- У нас в Забайкалье паров запасти не успели, сеять придется по старым жнивьям. Ежели лето засушливое - все сгорит. Урожай выйдет сам-два, а местами не взять даже и затраченных семян.
Он вздохнул и вдруг, встряхнув чубатой головой, весело запел:
- Скакал казак через долину, через маньчжурские края.
Казаки хором подхватили:
- Скакал казак через долину, через маньчжурские края.
- Кисет казачка подарила, когда казак пошел в поход, - пел казак.
- Она дарила-говорила, что через год будет твоя, - подхватили казаки.
146. Сцена
Когда подъехали ближе к озеру, среди веселых весенних запахов вдруг повеяло вонью.
- Это, ваше благородие, с китайских огородов говно воняет, - простодушно объяснил один из казаков. - Вон, глядите, китайские огороды.
Неподалеку от озера стояла большая китайская фанза, а возле нее столб с доской. “Таможня” было написано на четырех языках: монгольском, китайском, русском и английском. Вокруг фанзы простирались огороды, с которых и пахло не слишком приятно. Навстречу нам торопливо вышел худой, очень загорелый китаец.
- Я начальник таможни Ца Ши, - сказал китаец, склонившись в вежливом поклоне.
Следом за ним вышло четверо мрачных парней, тоже поклонившихся нам по-китайски.
- Это мои служащие и сыновья, - улыбаясь, сказал китаец.
- Куда вы следуете, уважаемые гости?
- Мы следуем в Маньчжурию, - ответил я, - но хотим прийти туда мирно. Мы белые, уходим от преследования большевиков.
- Белые, красные, - закудахтал по-куриному китаец, - всюду война. Раньше я получал жалованье из Урги. Но теперь, когда в Урге правит великий вождь монгольского ю рода Сухэ-батор, я не получаю жалованье, живу с огорода. Мы с моими служащими работаем с рассвета до ночи на огороде.
Я слез с коня и приказал казакам спешиться.
- Пока будут вестись переговоры с китайскими властями, мы разобьем здесь лагерь, - сказал я, - дашь нам овощей и других продуктов, мы заплатим.