— Держи свой трофей.
Побоище было окончено.
Бритоголовый из личной охраны вожака принес ему длинную жердь, заостренную с одного конца; на другом конце был привязан лошадиный хвост. Тот взял ее и воткнул в землю — знак, что до сих пор доходит граница земель его племени. Затем вскочил на низкорослого коня и высоко поднял меч, исторгая победные крики. Толпа разбойников сорвалась с места.
К полудню был готов к пути и караван лошадей, на которых они погрузили тюки с награбленным.
Селение все еще горело.
Конная стража, хлопая бичами, погнала стадо, пленниц и лошадей к линии горизонта.
Девушки стонали и плакали. Роместа не пролила ни слезинки. Она не отрывала глаз от Алученте: он оставался, скорчившись, на земле. Туника его была красной от крови, легкий парок плыл над ним. Казалось, он еще дышал… В это мгновение молодая женщина почувствовала вдруг трепетание под сердцем. И только тогда хлынули слезы. Чтобы сдержать их, она кусала губы до крови, твердя себе: «Нет, нет, Алученте не умер».
На другой день, когда пожарище на том берегу угасло, Басчейле взял лодку и переплыл реку.
От селения остались груды пепла. Он пошел на поля с едва зазеленевшими всходами, растоптанными копытами. Но и здесь не видно было ни живых, ни мертвых — все было брошено бритоголовыми в огонь. Мастер сел на старую ивовую колоду и опустил голову в ладони. Сердце сжимало будто железными тисками.
Он чувствовал себя еще более одиноким, чем был в начале своего изгнания.
Солнце сиротливо освещало пепелище. Над полем остановился клочок облака; может, то был дым от хижин и сожженных трупов, не успевший растаять.
Из этого состояния горькой тоски и одиночества Басчейле вывел едва слышный стон. Он повернул голову и только сейчас заметил на краю селения кол с лошадиным хвостом. Ему показалось, что стон исходит оттуда. Действительно, звук повторился и шел с той стороны. Мастер побежал на зов и увидел сына. О боги! Его Алученте еще дышал и стонал. Отец взвалил его на спину и понес к лодке.
Дома Ептала, не давая волю слезам, кропотливо обработала рану, промыла ее настоем трав и перевязала чистым холстом.
— Да пойдет оно на пользу тебе, дитя мое, — проговорила она и поколдовала втайне, чтобы рана затянулась и жизнь не покинула сына.
Всю ночь она не отходила от Алученте, меняя повязки и поднося к его пересыхающим губам прохладное питье. Басчейле был рядом, он тоже не сомкнул глаз; Мирица время от времени подходила к постели брата, с состраданием глядя на его бледное лицо.
На следующий день юноша угас. Луч радости, сверкнувший было им, померк.
Тело сына отнесли на край плато, где разожгли большой костер, и предали останки пламени. Пепел собрали в деревянную урну, захоронив ее рядом с могилой Асы-тедис. В изголовье Басчейле воткнул белый ствол явора, на котором вырезал змею.
Мирица и Ептала плакали и пели, взявшись за руки, и кружили вокруг столба.
Всю неделю Басчейле не находил себе места и покоя. Он будто носил в себе вину: жалел, что не пошел к принцу Даосу в первый же день, чтобы отсоветовать строить село у поворота реки; корил себя, что не остался на том берегу до конца, когда разыгралось это кровавое побоище…
Со временем боль притупилась, и скитальцы вернулись к своей каждодневной жизни. Мирица ткала ткань и орошала ее слезами, вспоминая Андреаса, Алученте и все, что случилось.
Ептала каждый день уходила на плато — ухаживала за посевами, поправляла забор из колючек, разговаривала с Алученте. В ее представлении охотник и воин продолжал жить в образе змеи, ожидая лишь мгновения, когда боги возродят его к телесной жизни и он примет образ человека. Смерть была для нее временным расставанием: душа усопшего возносилась на небо, чтобы залечить свои земные раны.
Басчейле, состарившийся за несколько дней больше, чем за все годы, казалось, приходил в себя. Молча, терпеливо он обтесывал и строгал колоды, из которых задумал вырезать дорогие ему образы: Алученте и Роместы, старика Артилы и принца Даоса, Андреаса.
…Как-то ночью ему приснилась Роместа. Она звала на помощь. И было это утром в порту Дувры… На сердце у старика опять стало неспокойно — он слонялся туда-сюда, работа не спорилась. В голове зародилось предположение: может, степные злодеи привезли молодых пленниц в город, чтобы продать их там на рынке? Если так, он должен вызволить Роместу.
В тот же день Басчейле надел на себя лохмотья, взял палку, лук со стрелами и отправился берегом реки вниз по течению. Сорок стадий — не так уж много, он одолеет их до захода солнца.