Еще менее благополучно обстояло на территории РСФСР дело у протестантов и сторонников иных неправославных конфессий. Так, из молитвенных домов баптистов на начало войны действовало лишь 4: в Москве, Ленинграде, Новосибирске и Ульяновске. Из католических костелов — 2, причем в качестве священников трудились иностранные граждане. Евангелическо-лютеранская церковь в 1937 г. вовсе прекратила свое существование[885]. Не было на начало войны ни одного действующего молитвенного дома и у таких конфессий, как адвентисты седьмого дня, свидетели Иеговы и др. Причем ликвидация религии продолжалась даже после нападения Германии на СССР. Так, в г. Орле решением исполкома Орловского областного совета депутатов трудящихся от 25 июня 1941 г. № 1288 была закрыта Афанасьевская церковь с передачей здания под общественные нужды под предлогом того, что община верующих якобы распалась 3 года назад[886]. Лишь за несколько дней до занятия Орла немцами в Афанасьевской церкви было снова разрешено богослужение[887].
Несмотря на попытки советской власти полностью уничтожить религию, довольно ощутимая часть населения РСФСР на начало войны сохранила приверженность христианству, в основном — православию. Так, по Почепскому району Орловской области о сохранившейся накануне войны религиозности населения говорят следующие цифры. В с. Третьяки из 56 дворов 88 чел. при переписи назвались православными, 5 — баптистами, 26 — безбожниками. По участку № 3 г. Почепа 86 записались православными, 5 — безбожниками, по участку № 118: 49 — православными, 3 — безбожниками, по участку № 122: 40 — православными, 6 — безбожниками[888]. Согласно сообщению СД от 12 декабря 1941 г., проведенная перепись населения Смоленска выявила следующее: 24 100 жителей записались православными, 1128 — верующими других конфессий и только 201, что составляет менее 1 %, — неверующими[889]. Подобное положение, согласно данным М.В. Шка-ровского, складывалось повсеместно — в других городах РСФСР неверующими называли себя от 1 до 4 % населения[890]. Разумеется, эти данные нельзя считать абсолютно достоверными, так как часть опрошенных могли скрывать свои действительные взгляды на религию, опасаясь репрессий со стороны немцев, способных, по мнению населения, отождествлять неверующих с коммунистами. Однако правомерно предположить, что ощутимая часть населения на период оккупации сохранила если не веру, то по меньшей мере приверженность православным традициям. По крайней мере в феврале 1937 г. в докладной записке «О состоянии антирелигиозной работы» на имя секретарей ЦК ВКП(б) Л.М. Кагановича, А.А. Андреева, Н.И. Ежова Отдел культпросветработы ЦК ВКП(б) констатировал, что полное закрытие церквей в ряде районов РСФСР не привело к снижению религиозности населения. В частности, появились «разъездные попы», бродячие монахи, создавались подпольные «молельни», во время засухи проводились крестные ходы, а лишенные приходов церковники продолжали пользоваться авторитетом среди населения, вели активную работу[891].
Не только в центральных областях России, но и на ее окраинах, например, на Северном Кавказе, по данным А.В. Посадского, в самый канун войны активно отмечались религиозные праздники, свою деятельность активизировали подпольные церковные кружки. Из форм подпольной религиозной деятельности практиковались заочные обряды, появление в деревнях «бродячих» священников. А советские документы, описывая сложившуюся накануне войны ситуацию, оперировали словами «подполье», «церковно-кулацкие элементы», «контрреволюционные элементы из церковников и белогвардейцев»[892]. Центром религиозности стал Буденновский район, который рассматривался как центр «контрреволюционного ти-хоновско-имяславского церковного подполья». Здесь действовали даже подпольный монастырь и церковно-повстанческая организация, ликвидированная в 1940 г. В другом документе констатировалось, что именно политика советского государства толкала верующих «в лапы контрреволюционных церковников»[893].
Учитывая этот фактор, оккупанты были вынуждены пойти на поддержку религии с целью завоевания симпатий населения. В своей докладной записке заместителю начальника ЦШПД Сер-гиенко от 30 ноября 1942 г. представитель ЦШПД на Брянском фронте, старший майор госбезопасности Матвеев и зам. начальника разведотдела майор Быстров констатировали, что в проводимой немцами на оккупированной территории политике религиозный фактор занимает «далеко не последнее место». А также, что «подчеркнуто благоприятное отношение немцев к религии и церковникам противопоставляется — в печатной и устной пропаганде — антирелигиозной политике советской власти, якобы “убивающей духовную жизнь народа”, отправляющей в тюрьмы за религиозные убеждения. Все это в переплетении с гнуснейшими антисоветскими высказываниями преподносится и с подавляющего числа церковных амвонов»[894]. Подобным образом представитель ЦШПД на Калининском фронте, член Военного совета фронта Н. Рыжиков докладывал, что «для использования в своих целях религии немцы с момента оккупации Калининской области начали усиленно проводить агитацию за открытие церквей»[895].